Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Скотины тебе не жалко, хоть ты и сам скотина! Чего ты гоняешь ее, как угорелый, по этой каменной земле? — заорал он, хватая булыжник.

Кирилл отбежал в сторону и спокойно ответил:

— От скотины слышу.

— Ах ты собачий сын!

— От такого слышу, — так же спокойно повторил Кирилл.

— Н-нет! Не позволю я вам губить мою скотину! Лучше убью ее сам! — взревел Георгий и начал хлестать быков хворостиной по мордам.

— Ты что — с ума сошел? Думаешь, эти быки теперь твои? — кинулся к нему Кирилл.

— А чьи они, голодранец? Может, твои?

И Кирилл не успел опомниться, как взбешенный Георгий сгреб его и подмял под себя.

— Помогите! Убивают! — завопил он.

Сбежались люди. Кирилла еле вырвали из рук Георгия Джишкариани.

С этого дня и пошли в артели неурядицы. Георгий Джишкариани и Бежан Ушверидзе объявили войну бывшим батракам Кириллу Микадзе и Гигуце Уклеба и вообще стали косо смотреть на тех, кто внес в артель меньше имущества, чем они сами. А по селу вдобавок пополз слушок, будто артель забирает себе всю долину. Тарасий надеялся, что к весне эти разговоры улягутся сами собой — начнется горячая пора и людям будет не до сплетен. Но пахари из Гранатовой рощи весной не вышли в поле — они чего-то ждали.

Однажды утром Тарасий послал землемера в долину, а сам отправился на Чиору, где члены артели расчищали под пашню заросший кустарником участок. Эта местность славилась своими дынями и арбузами, и правление решило разбить здесь бахчи на площади в три-четыре кцевы. С самого утра десятка два подростков рубили здесь кусты. По соседству Бачуа Вардосанидзе вспахивал свое поле. Веселый гомон доносился до него с Чиоры, и он чувствовал себя очень несчастным оттого, что не мог быть вместе с товарищами.

— Горит! Горит! Пожар! — гаркнул Чолика и поджег вырубленный кустарник.

Сухие ветки, хворост и валежник вспыхнули, как порох, взбодренное ветром пламя взметнулось выше деревьев.

— Старый мир, затхлый мир… — затянул Чолика, перескакивая через костер.

Глядя на него, Бачуа еще острее почувствовал свое одиночество. Он бросил работу и побежал на соседний участок.

— Рушится, горит! — подтянул он Чолике и ударил топором по колючим кустарникам.

Трещали искры, стучали топоры…

— Бачуа!

Бачуа оглянулся. Около брошенной им сохи стояла его старшая сестра Сашура.

— Единоличник, тебя зовут! — шутливо сказал Тарасий разыгравшемуся парню.

Бачуа вздрогнул, помолчал немного, потом криво усмехнулся:

— Смеешься надо мной?

— И не думал! Да постой же ты! Я пошутил, Бачуа! Куда ты? — крикнул вслед ему Тарасий, уже жалея о том, что необдуманной шуткой обидел своего молодого друга.

Но Бачуа даже не оглянулся.

Вдруг послышался топот. Тарасий обернулся, рукой прикрыл глаза от солнца, поглядел вниз по склону. Лицо его вытянулось: по тропинке во весь опор скакал на лошади землемер.

— Эти черти Варданидзе не пустили меня в долину! — издали крикнул он. Взмыленная лошадь влетела на вырубку и остановилась, кося на Тарасия испуганным глазом.

Оказалось, что Барнаба и братья Варданидзе с утра послали в долину своих людей. Они пригрозили землемеру, что сбросят его с лошади и переломают кости, если он не уберется.

— Вот я и поскакал сюда, — закончил перепуганный землемер. — А что мне оставалось делать?

Ну и неудачный сегодня выдался для Тарасия день! Сначала он, Тарасий, ни за что ни про что, по собственной дурости обидел Бачуа. Теперь вот из Сатуриа вытолкали землемера. Но секретарь партячейки не знал, что этот день готовит ему еще большую неприятность!

До самого вечера Тарасий уговаривал братьев Варданидзе. На обратном пути, проходя по мосту, он увидел Кирилла, бегущего ему навстречу.

— Эй, Тарасий! Бачуа ранил своего отца!..

— Как так — ранил?

— Не знаю… Около духана слышал. Люди говорили.

— Этого мне только не хватало!

Отец Бачуа Нестор Вардосанидзе был человеком, почитаемым всеми соседями. В селе любили его, доверяли ему, прислушивались к его советам. Если у кого-нибудь в семье возникали раздоры или между соседями случалась ссора, неизменно приглашали старика Вардосанидзе — рассудить и помирить. А тут вдруг он сам сцепился с сыном! Конечно, во всем виноват этот сопляк Бачуа! Никто еще толком ничего не знал, а все уже осуждали сына и осыпали его проклятиями.

Бачуа ушел с вырубки злой, с тяжкой горечью обиды в душе. А сестра окончательно испортила ему настроение.

— Ах ты негодник! — набросилась на брата Сашура. — Бросил свое поле и пошел помогать чужим! Как ты посмотришь отцу в глаза?

— Отделюсь я от вас! Хватит! Поняла? Так лучше будет. А теперь отвяжись! — ответил Бачуа, берясь за соху.

«Почему я должен быть единоличником? Почему?» — спрашивал он самого себя, и все внутри у него кипело. Бачуа через силу шел за сохой, вяло понукая быков. Волнение и мысли утомляли его больше, чем работа. Домой он вернулся рано. Вся семья сидела на балконе. Но при его появлении никто не двинулся с места. Сестра не помогла ему распрячь арбу, не подала умыться. Все смотрели на него и молчали. Он стал распрягать быков. Гневный голос отца заставил его вздрогнуть:

— Эй, сопливый комсомолец! Ты что — делиться со мной вздумал?

Старик стоял на балконе, держась одной рукой за столб, а другой указывая на ворота:

— Убирайся вон! С этого дня ты больше мне не сын! Слышишь?

Бачуа видел трясущуюся руку отца, видел, как вздрагивала его длинная, по пояс, белая борода. Трудно было старику произнести эти жестокие слова!

— Когда ты записался в комсомол, я не сказал тебе ни слова, а теперь ты садишься мне на голову и мутишь семью? Вот уж истинно правда сущая: «Колет мне глаза моя же ресничка»! Что ты принес в этот дом, чтобы унести из него что-нибудь? Ходи оборванцем, как твои друзья!..

Косые лучи закатного солнца озаряли худое, побелевшее лицо старика. У ног его вертелась маленькая собачонка. Чувствуя, что хозяин сердится на Бачуа, она тоже зарычала. Вдруг старик пинком отшвырнул собаку и повалился грудью на балконные перила.

— Ведь ты единственный сын у меня, — начал Нестор — и смолк. Слезы душили его. Он громко кашлянул, делая вид, что у него просто запершило в горле. С трудом сдерживая слезы, он продолжал: — Я уже стар, одной ногою стою в могиле… А погляжу вокруг себя, увижу, что дом наш полная чаша, и хочется еще пожить на белом свете… Вчера ночью сердце так схватило, что я смерть свою на пороге увидел — и знаешь, о чем я пожалел? Не о том, что помираю, а что воду до виноградника не довел… Три года копал этот арык, совсем мало осталось, саженей сорок, не больше… И вот видишь — сама смерть пощадила меня, дала отсрочку… А ты… Ты словно с цепи сорвался! Почему ты разрушаешь семью? Хочешь пустить на ветер все нажитое мною добро? Не стыдно тебе? Потерпи немного, дай мне спокойно умереть — тогда можешь делать что хочешь… Потерпи — жить мне осталось недолго!