Константин Лордкипанидзе - Избранное

Это — первое.

А второе: что-то уж слишком бегают и суетятся комсомольцы, Бачуа и Варден беспокоятся больше всех.

«Что это они? Словно на кулаках драться собираются. Как бы не взбудоражили зря народ!» — качнул головой Тарасий и послал Георгия Джишкариани присмотреть за ними.

Еще раз оглядев толпу, Тарасий встревожился больше прежнего. Почему это крестьяне изменили своему обычаю? Раньше на сходках бедняки составляли отдельную группу, а зажиточные располагались поодаль от них, под тенью лип. А сегодня сход разбился на группы совсем иначе. Посередине площади стояли кучкой члены артели и комсомольцы. Все остальные держались в стороне. И эта тишина, и такое столь необычное разделение села, почувствовал Тарасий, не предвещали ничего хорошего.

Он напустился на членов артели:

— Вы что — колядовать собираетесь или на сход пришли? Чего сбились в кучу? К людям идите.

Женщины расселись неподалеку на пригорке. Между пригорком и липами с важным, озабоченным видом сновал хорошо подвыпивший Дахундара. Он то и дело шептался с женщинами — видно, передавал им распоряжения их отцов и мужей.

— Женщины! Спускайтесь сюда, подходите ближе, сейчас начинаем! — крикнул Тарасий.

— Если ты скажешь что-нибудь путное, мы и здесь услышим! — отрезала жена Левана Варданидзе.

Начали выбирать председателя. Тарасий поднялся на стол:

— Кто за…

Но не успел он назвать имя первого кандидата — Аслана Маргвеладзе, как с пригорка донесся протяжный громкий крик:

— Не надо!

— Не хотим!

Тарасий изумился:

— Кого вам не надо? Аслана Маргвеладзе не надо?

— Артели не надо! Распустите артель! — снова зашумели женщины.

Пригорок был далеко от середины площади, где стоял Тарасий, и женщины не слышали, что говорил секретарь партячейки. Они решили, что голосование касается артели, и преждевременно раскрыли свои намерения.

Тарасий сдвинул брови: «Похоже, начинается. Сегодня, видно, предстоит настоящая борьба, настоящая схватка». Он тотчас же поднялся на пригорок и попросил женщин спуститься на площадь. Сконфуженные своей выходкой и тем, что мужчины не поддержали их, те беспрекословно подчинились. Тем более, что на пригорке им совсем невыгодно было оставаться — ничего не услышишь и пропустишь самое главное.

Тихо. Лишь изредка, переступив с ноги на ногу, сосед заслонит соседа или ребятишки, шныряющие в толпе, словно птицы в кустах изгороди, с размаху налетят на кого-нибудь из взрослых и раздастся в тишине сердитый шепот или легкий шлепок.

Выступает Тарасий. Он всегда твердо убежден в справедливости того, о чем говорит, и поэтому легко убеждает других. Он терпеть не может напыщенных слов, «мирового масштаба» и трескучих речей, которыми уже давно надоел земоцихцам Туча Дашниани. Но сегодняшнему сходу Тарасий придает огромнейшее, исключительное значение в жизни села, и поэтому, не доверяясь силе простого слова, он начал с крикливого, непривычного для него вступления — с такого, за какие обычно осуждал других. Выбрасывая вперед руки, он сыпал громкими словами и быстро забрел в такие дебри, что и сам не знал, как из них выбраться.

Бачуа только диву давался: откуда взялись у Тарасия все эти пустые, ничего не говорящие фразы?

Из Сатуриа выгнали землемера, кулаки требуют распустить артель, ей ставят в вину, что отец рассорился с сыном. Время ли сейчас разглагольствовать в «мировых масштабах»!

Понадеявшись на свое «чутье», Тарасий допустил серьезный промах. Вместо того, чтобы спокойно опровергнуть ползшие по селу слухи, он рассказывал крестьянам о налете полиции на советское торгпредство в Лондоне. Но запас высоких материй у Тарасия быстро иссяк. Он замялся, стал кружить вокруг да около, затоптался на месте. Окинув взглядом собрание, он вдруг вспомнил молодого горца, вожака ширакских коммунаров Кобу Чохели. Как просто, без прикрас рассказывал Коба партийному съезду, как они, нищие переселенцы, впервые засыпали в закрома свой хлеб, свой — коммунарский! Не очень-то богатый, но удивительно сладкий хлеб. И Тарасий с огорчением понял, что говорить надо совсем по-другому. И пока не поздно, найди свою борозду, дорогой Тарасий. Голос его вновь обрел привычную крепость. Теперь Тарасий не произносил речь — теперь он беседовал с народом так же просто и естественно, как разговаривал обычно с самыми близкими друзьями. Добрался он наконец и до сердцевины всего дела — обмена крестьянских участков. Но вместе с тем говорил он осторожно, не горячась, сейчас достаточно было одного неловкого слова, чтобы жители Гранатовой рощи встали на дыбы.

— Кто распустил слухи, будто вся долина должна отойти к артели, будто артель забирает дойную скотину у крестьян? Барнаба Саганелидзе и ему подобные!

Толпа всколыхнулась. Кое-где послышались выкрики. Тарасий явственно слышал, как кто-то ругался, сыпал угрозами…

Он еще говорил, когда Меки, не успевший толком прийти в себя, появился на площади. Опасливо озираясь, парень смешался с толпой и укрылся за широкой спиной Бежана Ушверидзе.

Речь свою Тарасий сопровождал отрывистыми, энергичными жестами правой руки — словно с размаху забивал в стену гвозди. Сначала Меки, как завороженный, следил за его рукой, потом прислушался к словам, и то, что говорил Тарасий, захватило его целиком.

— Если спросить кулаков, то бедняки бедны потому, что ленивы. Неправда это, товарищи! Бедняку все равно не разбогатеть, даже если он будет работать день и ночь, не разгибая спины — дай бог ему свести концы с концами! А почему? Потому, что крестьянину-единоличнику все равно пороха не хватит!

«Правильно!» — подтвердил про себя Меки.

— Только коллективное хозяйство, только общий труд и машины могут спасти нас от бедности. Так говорит наша партия. Силы одинокого человека слишком малы, чтобы справиться с нуждой…

«Правильно! Все правильно! Как он хорошо говорит!» — волновался Меки. О, как мучительно бессилие одиночки! Он давно испытал это на собственной шкуре!

Меки беспокойно оглянулся. С кем бы поговорить? Кому рассказать, что творится в его взбаламученной душе? Перед кем раскрыть свое сердце?

«Говорят, в артель принимают и батраков… Может, и мне не откажут?»

Недалеко от него, там, где белели косынки женщин, показалась черная лохматая голова Дахундары.

«Будет потеха, приходи полюбоваться», — вспомнил Меки слова своего приятеля и вдруг понял, что означали намеки Дахундары и его пьяные подмигивания.

Он помахал могильщику рукой.

— А! И ты здесь? Вовремя пришел! — ухмыльнулся Дахундара.

Меки угрюмо спросил:

— Что вы задумали?

— Скоро увидишь.

— Знаю и так. Вы хотите сорвать сход! Я все слышал в духане! Ты-то зачем лезешь в это дело, Даху? Тарасий правду говорит, он за бедняков заступается…