Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Артель натравила на меня моего собственного сына! И я должен это терпеть? Рассудите нас, люди! Рассудите меня с артелью!..

— У-у-у! Правильно!

— Так их!

— Правильно говоришь!

Толпа зловеще загудела.

На стол по очереди поднимались Бачуа Вардосанидзе, Гигуца Уклеба, Бежан Ушверидзе… Но крестьяне уже никого не хотели слушать. Дахундара бегал по площади как угорелый, шнырял среди женщин и, как только на столе появлялся кто-нибудь из членов артели, снимал шапку. Женщины тотчас же поднимали крик.

— Дайте теперь женщинам слово! — заорал Гогиса Цагарейшвили.

— Пусть подходят к столу… Кто хочет говорить? — спросил Тарасий.

И тут произошло нечто невероятное.

Высокомерная и надменная Элисабед, жена Барнабы Саганелидзе, повела к столу Марту Гордадзе, поддерживая ее под руку, словно барыню-сударыню. Элисабед была женщина неприступная и спесивая.

— Мы, правда, не дворяне, — говаривала она, хвастаясь, — но достатком нас бог не обидел: пятерых дворян с их семьями можем прокормить.

В будни и в праздники, в гостях и у себя дома она расхаживала в парадном головном уборе и даже на кухне не снимала его.

Марта и Элисабед были соседками, но Марте лишь однажды пришлось побывать в доме у Саганелидзе. Это случилось, когда умер отец Элисабед — Марту позвали обмыть покойника.

А сейчас эта заносчивая барыня держала под руку оборванную, худую Марту и почтительно вела ее к столу!

— Вот уж и в самом деле: «В руку грош, в спину — нож»! — пробормотал Тарасий, помогая Марте подняться на стол.

Пока Элисабед была рядом, Марта храбрилась, поглядывая вокруг с независимым видом. Но, очутившись на столе в одиночестве, она испугалась, вся как-то съежилась.

— Смелей, Марта! Не бойся! — крикнула ей Элисабед.

Марта выпрямилась. Не рассчитав голоса, она так взвизгнула, что в толпе рассмеялись.

— Соседки, плохая я женщина?

— Хорошая! Хорошая! — подтвердили женщины.

Марта перевела дух и обратилась теперь к мужчинам:

— Соседи, плохой я человек?

— Хороший! Хороший!

— И больше тебе нечего сказать? — выйдя из терпения, крикнул Аслан Маргвеладзе.

Марта вдруг сорвала с головы платок и воздела руки к небу:

— Сказать-то мне много нужно, да боюсь я, как бы артель и до меня не добралась.

Этот ее выпад был так грубо-фальшив, так неуместен, что даже Элисабед не решилась поддержать ее.

— Кого ты боишься? Ты кого боишься? — прикрикнул на нее вконец рассерженный Аслан Маргвеладзе. — А как же мы все тут говорили и никого не боялись?

Бачуа наклонился к Тарасию, шепнул на ухо:

— А ты вчера говорил, что все бедняки нас поддержат! Что теперь скажешь?

Тарасий промолчал. Что он мог сказать? Он и сам давно понял свою ошибку, но каяться теперь было уже поздно. Конечно, следовало предварительно собрать бедняцкую группу. А он отдал бедняков в руки кулакам! Поспешил, переоценил свои силы! И вот — дело рушится у него на глазах. Как же это могло с ним случиться? Для чего он торопился? Зачем созвал сход, не подготовив его как следует? Тарасий с тоской признался себе: он попросту испугался, когда Дашниани отправил посланца в город. «Что, если секретарь укома вдруг приедет? В селе разброд, волнение… Уж, конечно, он обвинит меня в бестолковости и нераспорядительности, скажет, что я горе-руководитель!» Ложное самолюбие толкнуло его на поспешный шаг, он второпях, без достаточной подготовки созвал этот сход, чтобы до приезда секретаря укома восстановить в Земоцихе спокойствие. А вышло все наоборот! И теперь, обманувшись в своих расчетах, Тарасий думал уже только о том, как бы окончательно не проиграть это решительное сражение.

А вдова Гордадзе кричала, кликушествовала:

— Они говорят, что артель нужна беднякам. Я сама беднее любого бедняка, но артель мне ни к чему! Нет, нет — ни к чему! Слышите, соседки? Городские рабочие, оказывается, голодают — так наш скот погонят в город, чтобы их накормить!..

— Врешь! — раздалось вдруг резко и отрывисто, как выстрел, и на стол вскочил высокий плечистый парень. Марта изменилась в лице.

Это был Меки.

«Откуда он взялся? Удрал? Этот негодяй Хажомия его не устерег?» — заволновался Барнаба, толкая в бок стоявшего рядом духанщика. Эремо, онемев от изумления, во все глаза глядел на Меки, который, широко расставив ноги, стоял посередине стола.

«Как он сверкает глазищами, чертов сын! Неужто что-нибудь знает? Да нет!.. Никто ему не поверит, никто не поверит! Вон — народ уже смеется…»

Появление Меки было так неожиданно, что земоцихцы не сразу поверили своим глазам. Он ли это? Не чудится ли им? Крестьяне, подталкивая друг друга, приветствовали Меки беззлобным смешком — так посмеиваются над детьми, когда те стараются подражать взрослым.

— Ого! Тут только тебя, Хрикуна, не хватало! Теперь все пойдет как по маслу!

— Скорей поставьте около него воду — как бы от речей у него в глотке не пересохло!

Пусть смеются! Пусть его теперь даже камнями закидают! Но он все равно скажет! Все скажет!

— Неправду она говорит! — начал Меки, когда шум улегся. — Я все знаю!..

Многие не слышали, что он сказал, но его прерывающийся голос, его горящие глаза, весь его возбужденный вид ясно говорили, что ему известно что-то очень важное. И крестьяне замолчали, стали прислушиваться.

— Марта подкуплена!..

Сердце Меки колотилось, у него перехватило дыхание, голос оборвался. Он дрожал всем телом — как в лихорадке. Наконец, собравшись с силами, Меки глубоко вздохнул:

— Рано утром они договорились в нашем духане… И Барнаба там был, и Марта, и Хажомия…

«И Дахундара» — хотел сказать он, но не решился выдать друга и замолчал.

В задних рядах зашептались, поднялся переполох. Барнаба испуганно метнулся к Дахундаре, притаившемуся среди женщин:

— Выдал, проклятый! Скорей беги за Хажомией!

— Марту подучили! — возвысил голос Меки. — Подучили, чтобы она выступила на сходе, распустила волосы, плакала и била себя в грудь: не надо, мол, нам никакой артели, пусть не трогают Сатуриа!.. А меня они связали и заперли…

Он не успел закончить — с пригорка послышалась громкая песня:

«Ре-е-еро!» — загудели басы, и на пригорке появилась группа пьяных гуляк. Сталкиваясь друг с другом и спотыкаясь, они стали спускаться на площадь, к липам.

Бачуа еще издали узнал всех. Это были Хажомия, подмастерье кузнеца Венэ, паромщик Гогия и цирюльник из Заречья. Впереди их шествовал шарманщик Сулико. На шарманке были уложены бурдюк с вином и зелень. Цирюльник нес на плече длинный деревянный вертел, на котором были нанизаны куски хачапури, мчади и сыра. Кутилы расположились под липами. Заиграла шарманка. Ребятишки зашумели и со всех сторон бросились туда. Бачуа немедленно очутился около гуляк.