Константин Лордкипанидзе - Избранное

До чего же прекрасен в этих местах октябрь! Казалось, конца не будет мягким, прозрачным, ласковым дням. В воздухе — ни пылинки, ни малейшего дуновения ветерка. Тишина такая, что можно услышать, как позванивают колокольчиками коровы в лощинах у подножия далекой Катисцверы. На холмах пылали алые и золотые костры осенних деревьев. Буки и клены словно объяты пламенем. И лишь запоздалая трава все еще ярко зеленела на горных склонах. Так здесь бывает до самого ноября. А в ноябре сумасшедший западный ветер, слетев с Катисцверы, начинает срывать с деревьев весь этот яркий наряд из шелестящего шелка. Стоило тогда поглядеть на Земоцихе! Ветер словно взвивал к небу огромное веретено; к нему сразу прицеплялся кружащийся павлиний хвост из бесчисленных красных и желтых листьев. Эти пестрые павлиньи хвосты летали то вверх, то вниз, то стелились по земле, то взмывали в поднебесье… Кружились на холмах вокруг села бесконечные хороводы, задыхались, изнемогали в лихой пляске.

Потом начинались дожди — и село сразу становилось унылым и тоскливым. Моросило с утра до вечера. Облезлые, измокшие деревья жалобно съеживались. Чернели стога сена в долине, кучи валежника под заборами. Тускло желтела на домах мокрая черепица. На улицах — реки и озера слякотной жижи. Дождь сбивал с деревьев последние листья. Село выглядело обнаженным, неприкрыто смотрели отовсюду бедность и нищета.

Но пока не подули ноябрьские ветры, пока на холмах еще горели алые и золотые костры деревьев, трудно было найти зрелище прекраснее осеннего Земоцихе.

Смешная штука приключилась вчера с Меки. Очнувшись поутру от тяжкого сна, он сразу понял, что проспал: сквозь окна в духан уже глядел бледный рассвет.

«Пропал я теперь! Эремо застал меня спящим!» — подумал Меки и быстро приподнялся, чтобы соскочить с прилавка. Но это ему не удалось — он с размаху ударился ногой об пол и больно ушиб пятку. Меки протер глаза. Чудно! Почему это он вдруг лежит на полу? Вчера вечером он же сам, как всегда, расстелил на прилавке вот эту старую бурку! Чертовщина какая-то! И духан почему-то тут ничто не напоминает. Кто и зачем приволок сюда эти длинные скамейки? И почему в духане такие здоровенные окна? Вспомнил! Вспомнил! Сердце его радостно забилось. Это же сельский клуб, а не духан! Вот уже полмесяца Меки ночует здесь. Полмесяца! А все еще не может привыкнуть к своему новому положению. Каждое утро он просыпается с привычным давнишним тоскливым чувством: ему не хочется раскрывать глаза. Бедняге кажется, что он опять увидит Эремо, гремящего ключами и замками, по-прежнему услышит его грубую брань. Во дворе у Бежана Ушверидзе колхозники строят хлев из необожженного кирпича. Вчера Меки поработал на славу: и глину замесил, и отформовал тысячу штук. Все только диву давались, как он играючи орудует тяжелой формой на восемь кирпичей.

…Уже давно рассвело, а во дворе — ни души. Село отсыпается после сбора урожая — горячей поры, когда крестьянин не знает разницы между днем и ночью.

Меки умылся родниковой водой и принялся за работу. Глухое шлепание глины, набиваемой в тяжелую форму, далеко разносилось в утренней тишине.

Во двор вошел Тарасий.

— Здравствуй, Меки! Ты и сегодня опередил меня?

Как по-дружески тепло разговаривает с Меки председатель артели! Завтра Меки еще раньше выйдет на работу, чтобы опять услышать эти добрые слова, от которых так сладко сжимается его истосковавшееся по ласке сердце.

— Давай-ка перекусим немного, Меки… Тут женушка столько всего наготовила, что одному, честное слово, не справиться.

Тарасий поставил перед ним маленькую плетенку с едой, прикрытой ольховыми листьями, усмехнулся в душе: вот рассердилась бы Минадора, услышь она эти речи! Дважды вырывала жена корзинку из его рук: «Куда тебе такая пропасть? Ты прямо обжорой стал на старости лет! Никак не может набить свое брюхо! А мы тут полуголодные должны сидеть?»

Меки не нашел слов, чтобы хоть просто поблагодарить этого чудесного человека. Только отшатнулся, словно ему предложили яд:

— Не хочу… Спасибо. Я есть не хочу.

Днем, когда мастера сели полдничать, Меки потихоньку отломил себе кусок мчади, взял сыру и отвернулся, чтобы никто не видел, как он ест. Бачуа рассердился на него:

— Ты что — ворованное ешь? Зачем прячешься?

Меки застенчиво улыбнулся и перестал жевать.

Бачуа не знал, что в доме у Эремо этому парню все время смотрели в рот, попрекали каждым куском, и Меки привык съедать свой кусок торопливо, по-воровски. Он протягивал руку к еде только тогда, когда никто на него не смотрел.

Тяжкое бремя батрачества принижает, пригибает человека к земле. И хоть был Меки сейчас равным среди равных, он все еще не мог поверить в это, привыкнуть к этому — и каждого, что постарше, считал своим хозяином. Бежан Ушверидзе быстро смекнул, что тут можно попользоваться, и стал помыкать парнем и так и сяк: то пошлет его в лес за дровами, то заставит гнать в поле корову, а то и огонь поутру в кухне разжечь. Чуть что: ну-ка, Меки, давай, сделай! И тот безропотно подчинялся. Так оно, видно, было бы и дальше, не вмешайся комсомольская ячейка. Бежана пристыдили перед всей артелью, а Меки сказали, чтобы он перестал раболепствовать перед такими же, как он сам, членами артели.

— Ты, брат, в нашей семье равный со всеми, и никто не имеет права делать тебя своим прислужником. Человек ты, а не раб какой-нибудь! Пойми в конце концов!

Подбодренный товарищами из комсомольской ячейки, Меки постепенно начал привыкать к тому, что он — не хуже других, что он — такой же, как все, и права у него такие же, как у всех.

А один случай произвел просто настоящий переворот в его сознании.

Талико решила вдруг вступить в комсомол и подала заявление. Меки думал, что ячейка встретит красивую дочку Саганелидзе с распростертыми объятиями. Но произошло невероятное: Талико отказали в приеме да и вообще разговаривали с нею очень холодно. Меки растерялся: если уж отвергли бойкую и такую ученую Талико, то примут ли его — неграмотного и неотесанного? Посмеются только…

Прием в комсомол каждый раз был настоящим событием в ячейке, и, когда начинали читать анкеты, разговоры и шум тотчас же умолкали, все сразу становились серьезными и как-то по-новому начинали глядеть на парня или девушку, чье заявление подлежало разбору. Затем следовали вопросы, прения, голосование. Вспомнив это, Меки не на шутку струсил. Хоть бы Вардена не было на сегодняшнем собрании: он мастер задавать всякие вопросы — только держись!

И как же удивился Меки, когда комсомольцы, заслушав его немудреную анкету, сразу все зашумели и даже захлопали.