Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Не знаю, не знаю, что в книгах пишут, Бачуа, но воевать с Талико не мужское дело! У нас и без нее врагов хватает, — сказал Меки и устало вздохнул — трудный был для него разговор.

— Ну ты скажешь! — рассмеялся Бачуа. — Значит, по-твоему, все красавицы мира на нашей баррикаде?! Сказочки, Меки, детские сказочки. Ну, давай работать, а то еще доболтаемся черт знает до чего.

Временами Меки казалось, что Тарасий и комсомольцы стали слишком уж внимательно, чуть ли не на каждом шагу, заботиться о нем. Он чувствовал себя неловко от этой непривычной постоянной заботы, считал себя недостойным ее и целыми днями ломал голову над тем, каким делом, каким добром отплатить своим новым друзьям. Он очень хотел, чтобы ему поскорей представился случай на деле выразить товарищам свою безмерную благодарность.

И случай представился.

Тарасий, любивший вести дело с размахом, задумал вырубить и выкорчевать кустарник на Чиоре. Это добавило бы к артельному клину несколько кцев хорошей пахотной земли: в «Зарю Колхиды» вступили еще несколько заречных батраков, и посевной площади было теперь маловато. Когда их принимали, Бежан Ушверидзе замотал головой и собирался голосовать против — он частенько брюзжал, считая, что Тарасий и так уже превратил артель в пристанище для голытьбы.

— Надо сначала управиться с той землей, что у нас есть, — сказал он. — Семена разбросать — невеликое дело! Нам и без новых участков работы хватит — за посевами присмотреть и урожай вырастить не так-то просто!..

Тарасий улыбнулся в душе:

«Лишь бы посеять, а там будет и уход: крестьянин не бросит на полдороге начатое дело! Увидит всходы кукурузы, схватит свою трехфунтовую мотыгу — и в поле. В адскую жару будет работать, всю кожу себе на ладонях обдерет, но не остановится, пока не возьмет от земли все, что можно взять… «Где пот прольешь, — оттуда не уйдешь!» Это о крестьянине сказано!»

— Если бы не надо было корчевать! — ворчал Георгий Джишкариани. — Когда нам возиться с этими пнями да корневищами! Собачья работа — в могилу может загнать.

Меки понял: наступил его час, и нетерпеливо заерзал на стуле, дожидаясь, пока Джишкариани выговорится.

— Кустарник я выкорчую, — наконец нерешительно сказал он.

— Дурная голова ни рукам, ни ногам покою не дает! — с досадой пробурчал Бежан. Остальные тоже недовольно покосились на Меки. Один только Бачуа Вардосанидзе присоединился к нему.

На следующее утро два друга обрушились с топорами и заступами на заросшее кустарником шакалье гнездовье. До полудня работали молча и зло. Бачуа рубил кусты. Меки выкорчевывал корни. В полдень поели. После обеда Бачуа поднялся с трудом, огляделся вокруг и с горечью сказал:

— С самого утра ворочаем, а вроде и ничего не сделали. Конца не видно.

Вечером, когда стало темнеть, он вскинул на плечо кирку, хмуро мотнул головой:

— Пошли!

— Оставим топоры и кирки в шалаше, — сказал Меки, — зачем нам каждый день таскать их сюда? Здесь никто не украдет.

— Нет, брат! Я не хочу, чтобы этот пустырь стал для меня могилой! Больше тут ноги моей не будет! — огрызнулся Бачуа и, не оглянувшись, пошел по тропинке к селу.

На другое утро Меки отправился на Чиору один.

«Теперь-то я покажу свое усердие!» — думал он и в душе даже радовался тому, что Бачуа так быстро сдался.

Рубить кустарник было не так уж трудно. Зато корчуя корневища, Меки совсем надорвался. Некоторые кусты запустили корни прямо куда-то в преисподнюю. Он по целому часу возился с такими корнями — рубил, копал, тянул, потом отдыхал немного и снова яростно набрасывался на крепкие, жилистые корневища, пока наконец не добивался своего. Но через неделю и Меки почувствовал, что вот-вот окончательно выдохнется. Однажды он до того уморился, что уронил кирку. В этот день он впервые оставил в земле корни одного старого куста: как Меки ни старался, ему так и не удалось одолеть их.

— Ладно, обойдется и так!..

Следующий куст показался ему еще крепче.

— Ну, нет, с этим мне и вовсе не сладить!.. — зло плюнул Меки.

Куст он только срубил, оставив корни в земле. Единожды проявив слабость и дав себе поблажку, Меки стал работать уже не так прилежно, как вначале, и часто оставлял корни невыкорчеванными. Борьба эта совсем изнурила его, и каждое держидерево стало казаться ему столетним дубом. Прежде он то и дело напевал себе что-то под нос, теперь же работал молча и корчевал только кусты белого кизила и слепокура. Но мысль об оставленных в земле корнях постоянно напоминала о себе: весной ведь все эти корни пустят новые ростки, и поле опять зарастет, будто его и не расчищали. «Что скажет тогда Тарасий? Подумает, что я работал только для виду».

Меки вернулся к первому оставленному в земле корню.

— А, чтоб тебе провалиться! — буркнул он и в сердцах ударил киркой.

Весь следующий день ушел у него на выкорчевывание оставленных раньше корней.

«Не на хозяина же работаю! Кого мне обманывать? Себя?» — подумал Меки, когда покончил с последним корнем и засыпал яму землей. Он еле стоял на ногах от усталости. Идти домой уже не было сил, и он остался ночевать здесь же, на Чиоре, в шалаше. Лег, накрылся буркой и сразу уснул глубоким, спокойным сном.

Бачуа был уверен, что, оставшись один, Меки скоро остынет и бросит эту адскую работу. Но тот каждый день, только рассветало, уходил на Чиору и рубил кустарник до заката.

Однажды утром Бачуа не вытерпел и тоже отправился туда.

Нелегко было ему в тот день глянуть в глаза товарищу. Он долго работал с ним рядом молча. Потом вдруг сказал:

— Хочешь научиться читать, Меки?

— А кто меня будет учить? — спросил тот.

— Я.

— Ты? — Меки недоверчиво поглядел на Бачуа.

— Да. Книги и тетради я завтра же тебе достану. Будешь учиться?

— Конечно, буду! Только боюсь, что тебе и это покажется трудным, — пошутил Меки, — бросишь меня опять на полдороге.

Однако это была не только шутка, и Бачуа принял упрек с должным пониманием.

— Ты прав, Меки! Сплоховал я. Но будь другом, и пусть все, что случилось, останется между нами, — сказал он.

С этого дня запоздалые путники, проходившие мимо холмов Чиоры, могли видеть далеко за полночь огонек, мерцавший на горе.

В шалаше светло — новый, широкий фитиль керосиновой коптилки горит вовсю. Друзья принесли чуть ли не целую копну сухого сена — это и постель, и мягкие кресла, и парты, а пахнет как, не надышишься! Только коптилку от этой «мебели» подальше — вспыхнет, и выскочить не успеешь. У Бачуа на коленях старая, в трещинах грифельная доска. Поскрипывая мелом, он старательно выводит уже третью букву грузинского алфавита.

— Это ге, — говорит он. — Запомни — оно пузатое, словно винный кувшин.

— Ге, — повторяет Меки.