Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Я тоже могла бы отговориться болезнью! — вдова Вашакидзе вынула из воды ногу и показала Тарасию опухшую ступню: — Видишь? Это я вчера укололась. А сегодня, как и все, вышла в поле. Если работать, так всем работать, а если нет, так и нам не повредит поваляться на боку.

У Тарасия сжалось сердце. Вот уже три месяца, как он ни разу не копнул лопатой у себя во дворе, не принес домой ни одной вязанки хвороста. Вся работа по дому легла на плечи больной жены. Куда ей корчевать кустарник! Вчера она не смогла даже подняться на чердак за сушеными баклажанами! А эти… злые, безжалостные люди! Не хотят пощадить измученную женщину. Тарасий хотел ответить им резким словом, но сдержался, сказал спокойно:

— Ступайте сейчас же обратно. Завтра на работу выйдут все.

Минадора срезала на огороде кукурузные стебли для теленка.

«Ну как ей сказать, бедняге?» — с горечью спросил себя Тарасий. Пустив стреноженную лошадь пастись там, где кукуруза была уже собрана, он взял у жены из рук серп. Минадора с трудом выпрямилась, прислонилась к столбу изгороди и стерла со лба пот. С тех пор как земоцихцы основали артель, жена Тарасия никак не могла выбрать время, чтобы съездить в Кутаиси показаться врачу. Трудно ей приходилось, но она терпела. Ни одного слова упрека не вырвалось у нее за эти месяцы. Тарасий каждый день обещал жене позвать кого-нибудь из родственников помочь по хозяйству, дать ей немного отдохнуть, прийти в себя… В такие минуты он сам искренне верил, что завтра с утра жизнь в его доме пойдет по — иному. Но на другой день Тарасий с рассветом уходил и возвращался, когда над селом уже сияли звезды. Минадора встречала уставшего мужа так, словно и не помнила о его вчерашнем обещании.

Однажды, вернувшись уже после полуночи, Тарасий схватил кувшин, чтобы хоть принести на завтра воды.

— Куда ты? Время ли сейчас бегать за водой — на дворе ночь! — улыбнулась ему жена ласковой и в то же время чуть насмешливой улыбкой. — Отдыхай.

Тарасий только виновато вздохнул и вышел на балкон.

«Как же я теперь скажу ей, чтобы она шла корчевать эти проклятые заросли? Хоть бы она не была такой безответной!»

— Минадора, женщины бросили работу в кустарнике.

— Знаю. Мне сказали.

— А больше тебе ничего не говорили?

— Нет. А что такое?

— Женщины заявили, — голос у Тарасия дрогнул, и он со злостью хватил серпом по стеблю кукурузы, — что они не будут работать, если в поле не выйдут все.

— Я знала, что они так скажут.

— Что делать, Минадора! Ты ведь знаешь наших односельчан! Когда сосед становится начальником над соседом, тот теряет покой — как бы его не обманули, не обсчитали в чем-нибудь… Жаль мне тебя, душа горит, не могу выразить как, но…

— Я пойду, Тарасий, буду работать в зарослях. Не так уж мне плохо, как тебе кажется, — ответила Минадора и через силу улыбнулась, чтобы хоть как-то успокоить его.

— Вот я тебе все выстирала и выгладила! — сказала Дофина, протягивая Меки маленькую корзинку.

В корзинке были аккуратно уложены две сорочки, черная сатиновая рубаха и один-единственный носовой платок — подарок Дофины.

— Большое тебе спасибо, Дофина!

— Когда ты уезжаешь в Кутаиси?

— Завтра. Мне все кажется, что я во сне.

— А ты когда-нибудь видел трактор?

— Где я его мог видеть? Тарасий сказал, машина у меня будет сильная, что твой дьявол: за два дня всю землю в Сатуриа перевернет!

— Теперь, когда ты станешь большим человеком, наверно, на нас даже и глядеть не захочешь. Небось и письма мне не напишешь. Напишешь?

— Напишу, Дофина.

— Тогда знаешь что? — Дофина вдруг понизила голос: — Не присылай писем ко мне домой, ладно?

— Почему?

— Не хочу, чтобы мама их видела. Вдруг в письме будет что-нибудь такое…

— Что же там может быть такое?

— Да нет, ничего… Конечно, ничего такого! — засмеялась Дофина.

Будь Меки понаблюдательней, он заметил бы, что глаза у Дофины заблестели не от смеха, а от слез.

Во дворе Барнабы гнали домашнюю водку. На берегу ручья над огнем стоял огромный медный котел, в котором впору было варить целого буйвола. Котел был закрыт высокой крышкой, от которой отходила толстая перегонная труба. Двор наполнен был запахом прогнивших лесных груш и ткемали. Талико, стоя по колено в ручье, мыла бутылки.

Дахундара подбросил в огонь хворосту, переменил воду, которая охлаждала трубу, и, вытащив из кармана маленький рог, подставил его под тоненькую струйку водки.

— Дал бы ей хоть немного остыть, дурень! — недовольно сказала Талико. — Или у тебя глотка луженая?

— Э, красавица! — Дахундара прищурил осоловевшие глаза. — Не первый раз! Ты лучше, будь ласкова, принеси чего-нибудь закусить.

— Еще чего не хватало!

На дороге послышался конский топот. Талико поглядела в ту сторону, потом вдруг отставила бутыль и вышла на берег, чтобы хорошенько рассмотреть всадника. По улице на исполкомовском жеребце ехал Меки Вашакидзе. Он был одет в коричневые шерстяные брюки и такую же рубашку. На голове — красиво повязанный башлык из оленьей шерсти. Отправляя в Наэклари первого тракториста села, председатель колхоза постарался приодеть его понаряднее.

Талико застыла на месте. Ей было так досадно видеть Меки преображенным, что она не смогла вымолвить ни слова.

Меки стал спускаться к броду. У самого берега жеребец испуганно попятился. Меки ударил его плетью, вздыбил и заставил с маху врезаться в воду. Лошадь и всадник скрылись в водяных брызгах. Когда Меки выбрался на другой берег, паромщик попросил у него закурить. Меки высыпал ему на ладонь половину своего кисета и скрылся за прибрежными ивами. А Талико все смотрела на дорогу, сдвинув брови. Перед ее глазами еще стоял Меки, гордо, словно какой-нибудь царевич, поднимающий коня на дыбы и с небрежной щедростью отдавший табак паромщику.

— Видел своего дружка? — спросила она Дахундару, снова спускаясь к ручью.

— Наша дружба кончилась на том проклятом сходе, — вздохнул Дахундара.

Талико усмехнулась:

— Помню. Здорово он тогда осрамил тебя перед всем народом!

— Случается, что и навоз зацветает. Ничего не поделаешь!

Раздраженный воспоминаниями о пережитом позоре, Дахундара снова наполнил маленький рог и выпил.

За рекой Меки нагнал Кирилла Микадзе, который должен был сопровождать будущего тракториста до Наэклари и приехать оттуда обратно верхом. В полдень они добрались до Кутаиси и остановились около базара перекусить. Внезапно Меки толкнул своего спутника под локоть:

— Погляди, Кирилл.

По улице ехала пролетка. В ней сидел пьяный Хажомия и во все горло похабно ругался. На подножке стоял Кинцурашвили с револьвером в руке.