Константин Лордкипанидзе - Избранное

Барнаба обрадованно вскочил.

— Когда тебя выпустили?

— Вчера вечером.

— И ты пришел пешком?

— Фаэтон я губернатору одолжил. — Хажомия горько усмехнулся.

Барнаба надел черкеску.

— Ну, заходи.

— Сначала схожу домой, переоденусь.

— Ничего, и так сойдет. Зайди на минуту, расскажи, как твои дела.

…За побои, нанесенные секретарю комсомольской ячейки и сотскому, Ухорез получил шесть месяцев. Попав в тюрьму, Хажомия в первый же день разодрал на себе рубаху, а потом — в мелкие клочья — присланные из дому одеяло и подушку. Всю ночь напролет он бился головой о топчан и хрипел:

— Так вот что ты сделал со мной, Хрикуна! В тюрьму меня засадил! Где же ты думаешь спрятаться, когда я отсюда выйду?

С каким нетерпением ждал Хажомия своего освобождения! Единственной радостью его за все эти долгие дни был приезд Талико — она навестила его и принесла собственноручно испеченные хачапури…

Несмотря на ветер, Элисабед в честь Хажомии накрыла стол в беседке.

— По вину, небось, соскучился? — спросил гостя Барнаба.

— Да разве только по вину? Света божьего полгода не видел!

— Не переживай! Не за воровство же ты сидел!

— Ничего! Не уйдет волк от охотника!

— Выпьем! За твое возвращение!

— Хорошее у тебя получилось аладастури!

Они чокнулись и осушили стаканы.

Снаружи послышались песни и звуки барабана. По улице шли школьники. Одни несли маленькие флажки, другие — ветки сирени. Дофина держала в руках пестрый букет полевых цветов и заливисто выводила песню, словно шествовала впереди жениха и невесты. Члены артели шли отдельной группой. Они, как и все остальные, были празднично одеты и негромко подтягивали Дофине.

— Меки идут встречать, — сказала Кетино. — Он едет на тракторе из Кутаиси.

— Видишь, какие у нас дела, Хажомия! Тебя в тюрьму посадили, а этого дурачка на курсы отправили. А теперь вот встречают с почетом…

Барнаба хотел еще что-то добавить, но, взглянув на гостя, умолк. Хажомия несколько раз в течение одной минуты изменялся в лице. Сначала кровь прилила к его щекам, потом он весь побелел как мел, потом опять покраснел…

Мутным, ненавидящим взглядом он уставился на Барнабу:

— Водка у тебя есть?

— Зачем тебе водка? Вино такое, что мертвого оживит.

Голос Хажомии стал хриплым:

— А мне водки хочется!

Барнаба быстро взглянул на него, молча встал и принес водку. Сам Барнаба обычно водку не пил — от нее у него начиналось сильное сердцебиение. Но сейчас он опрокинул один за другим три стаканчика.

— Помрешь, несчастный! — сказала ему жена.

Барнаба подмигнул Ухорезу.

— Неужто помрем, а? Как ты думаешь? — хихикнул он и снова наполнил стопки.

— Потом будешь охать и звать: «матушка, помоги!»

— Что делать, Элисабед, что делать! Сегодня я кричу: «матушка, помоги!» — завтра, может, будут кричать другие…

В беседке стало тихо, Барнаба и гость выпили еще по одной.

— Значит, Меки едет на тракторе, — вздохнул Барнаба. — Значит, купили все-таки!

Хажомия сидел, понурив голову, и пил стакан за стаканом.

— Хоть чурчхелой закуси, парень! Развезет же тебя!

Хажомия отмахнулся, потом вдруг поднял глаза, и Барнабе опять стало не по себе от его мутного, невидящего взгляда.

— Ружье у тебя дома?

— Дома…

— Дай-ка мне… Пройдусь по болоту, постреляю для развлечения.

Они вошли в дом. Барнаба снял со стены охотничью двустволку, потом осмотрел патронташ:

— Патроны какие дать? На мелкую птицу пойдешь? Или…

У Барнабы сперло дыхание.

— Дай один-два жакана… — Хажомия взял двустволку, оглядел ее, криво усмехнулся. — Вдруг какого крупного зверя повстречаю… И деньжат немного подкинь. Понадобятся. Обратно я сюда не вернусь.

Меки никогда не приходилось петь. Только однажды, во время сельского праздника, попытался он подтянуть товарищам, да не смог подладиться и тотчас же умолк. Вышло очень смешно и неловко. Петь оказалось гораздо труднее, чем он думал. И Меки понял, что голос его — не для песен.

Но в это утро он запел.

Было уже светло, когда Меки вывел из ворот товарной станции Кутаиси новенький трактор и двинулся к Земоцихе.

«Это мой трактор. Мой. Артельный! На наши кровные рубли купленный…» Тут, как на свадьбе, без песни не обойдешься, но улицы были полны народу, все с любопытством разглядывали трактор, и Меки удержался. Даже постарался придать своему лицу будничное, скучающее выражение, чтобы люди думали, что он всю жизнь провел на тракторе и водить такого могучего красавца ему не в диковинку. Но, проехав до конца Орпирскую улицу и повернув на Маглакское поле. Меки дал волю переполнявшим его чувствам.

«Эй, Хрикуна! — крикнул он самому себе и гордо выпрямился на сиденье. — Ты ли это, бедняга-батрак, мальчик на побегушках? Неужели это ты ведешь в свое родное село первый трактор?»

И тогда прорвалось!.. Из груди его полились странные отрывистые звуки, похожие скорей на гогот гусиной стаи, чем на песню. И все же это была песня! Правда, она не походила ни на одну из песен, когда-либо певшихся в этих краях. В ней не было ни слов, ни мелодии, ни начала и ни конца И ни сам Меки, ни кто-либо другой никогда не смогли бы ее повторить.

Меки пел. Он пел и радовался свежему майскому утру. Он пел и восторгался мощной машиной, покорной каждому движению его руки.

Когда-то Меки мечтал о паре волов. Вспомнил, как на базаре в Хони он целый день не мог отойти от одной упряжки и все поглаживал по хребтам молоденьких бычков, которых не мог купить. Пусть теперь кто угодно запрягает их в плуг — Меки нет до них дела! Тому, кто сидит на этом тракторе, ничего больше не остается желать!

Восточный ветер бушевал на полях Губис-Цхали, среди цветущих слив и персиков. Крестьяне, работавшие в поле, заметив странную, невиданную ими доселе машину, бросали лопаты и мотыги и бежали к обочине дороги. Меки страстно хотелось, чтобы среди этого множества людей нашелся хоть бы один — хоть бы один — единственный! — знакомый человек… Он остановил трактор, сошел с него, обмотал левую руку башлыком и, срезав перочинным ножом розы с кустов живой изгороди, украсил ими трактор. Он ехал по дороге и распевал свою победную, ликующую песню, песню без слов. Увидев где-нибудь в поле красивый цветок, он тотчас же бежал к нему и срывал. Скоро его машина стала похожа на огромный яркий букет.

Вот и мост через Губис-Цхали. До Земоцихе оставалось не более пяти верст.

«Проеду перед духаном Эремо, — решил Меки. — Пусть только мой бывший хозяин посмеет посмотреть на меня недобрым взглядом — разнесу в щепки его проклятый духан!»