Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Смекаешь, в чем дело? — сказал милиционер.

— Пока не очень, — сказал Гигуца.

— Видать, ушлый тип! Он отсюда по воде пошел. Понял? А вот где на берег вылез — внизу или вверху. — поди догадайся.

— Опоздали, — вздохнул Гигуца. — Нужно было коней достать.

Они еще часа полтора бродили по зарослям. В такую пору тут нередко бывают охотники, а сейчас, как назло, никого. И только в самый полдень, за железнодорожной насыпью, они набрели на незнакомого полевого сторожа. Они сказали ему, что с утра охотятся в этих местах, да вот потеряли товарища.

— Может, видели?

— Кто-то стрелял на той стороне, — сказал сторож. — Не он ли голос подавал?

— Ну спасибо. А товарищ не маленький — найдется, — сказал Гигуца.

Но человека, которого они искали, уже нелегко было найти. Он стоял на тормозной площадке товарного вагона и спокойно разговаривал с тормозным кондуктором, угощая его шикарными папиросами «Флора». На Янецком мосту, где поезда замедляют ход, Хажомия без труда вскочил на подножку этого вагона. С кондуктором он поладил сразу — денег у Хажомии было много, Барнаба на этот раз не поскупился.

Девушки пошли на реку купаться. В прошлом году они купались под ивами. Но проказники мальчишки не давали им здесь покоя. Тогда девушки отыскали укромное местечко поблизости от старого брода. Вострушка Кетино, всегдашняя их караульщица, была посажена сторожить на пригорке, и девушки, раздевшись, со смехом кинулись в воду.

Дело было около полудня. Ласковые лучи осеннего солнца прозрачным золотистым медом изливались на землю. Не терпелось напоенным этой радостью плодам: лопались набухшие инжирины, ядра каштана рвались наружу из своих шкурок, плоды граната в растрескавшейся оболочке, казалось, разевали рты, собираясь запеть.

На тропинке среди кустов показался Меки.

— Мужчина идет! — крикнула Кетино девушкам, которые тем временем вылезли из воды на берег и нежились на песке. Песок был горячий, от его тепла клонило ко сну. Талико лежала ничком и дремала. Испуганные девушки повскакали с мест и скрылись по горло в воде. Талико тоже вскочила, но, увидев идущего по тропинке Меки, остановилась и громко бросила Кетино:

— Тоже нашла мужчину! — и снова спокойно разлеглась на песке.

Юноша изменился в лице. Он узнал голос бесстыдницы и, даже не оглянувшись в сторону реки, сошел с тропинки.

Подруги Талико опять бросились к берегу с веселым гомоном. Меки ускорил шаг, потом вдруг побежал — и сам почувствовал, что стал от этого еще смешнее.

— Ну и бедовая же ты у нас, Талико! — кричали изнемогавшие от смеха подруги и, цепляясь за ветви, выбирались на берег. Лишь одна девушка, гибкая и стройная, как лоза, не принимала участия в общем веселье. Ей было лет шестнадцать-семнадцать. Волосы, брови и ресницы у нее были черные, а глаза — голубые, и эта ясная голубизна глаз удивительно красила ее смуглое лицо. Это была Дофина. Она стояла поодаль, опустив толстые косы в воду и покачивая ими. На глазах у нее блестели слезы, но она притворно улыбалась. Она вышла на берег после всех, озябнув в воде, покрывшись гусиной кожей, с посиневшими губами. Улегшись рядом с Талико, она подгребла под себя горячий песок.

— Что тебе Меки сделал плохого? За что ты его не любишь?

— Это мое дело, — не поднимая головы, пробормотала Талико. — Я его ненавижу. Ненавижу! — прибавила она сдавленным голосом, покраснев от злости. — Кто его просит вечно во все соваться! Почему он всегда лезет вперед? Вчера перед всем народом накинулся на Джишкариани. Тот, изволите ли видеть, плохо обвязал привитые деревья, и в зазоры попала вода. «Когда, говорит, ты хозяйствовал в одиночку, то каждый стебель целовал, что же теперь с тобой сталось?» Народу было в питомнике много, а вот поди же, именно он выскочил вперед! Хочет показать, что он больше всех заботится об общем деле! Чему может научить Георгия Джишкариани этот дурачок?!

— А по-моему, Меки хорошо поступил, — робко сказала Дофина.

— Пропади он пропадом! — воскликнула Талико, хотя чувствовала, что сказанного ею недостаточно для того, чтобы осудить Меки.

Она стала искать более убедительные доводы, но презрение и ненависть к Меки мешали ей собраться с мыслями. Девушка жалела, что разоткровенничалась с Дофиной. Она старалась успокоиться, но не могла совладать с обуревавшим ее чувством.

— Кто он такой, чтобы разыгрывать хозяина? Задирает нос, как будто все село ему подчинено. А сам вчера подметалой у духанщика ходил!

Дочка Барнабы Саганелидзе не могла примириться с тем, что Меки держал себя теперь в селе по-хозяйски. Голодранец Хрикуна — хозяин! И смешно, и обидно, плакать хочется. После вступления в артель он так возгордился, точно весь свет на нем держится! Нет, Талико не может простить ему этой гордости… Она ненавидит его уверенную походку, потому что так ходят только важные люди. Ненавидит его смелый взгляд, потому что так глядят упрямцы и непокорные… Ненавидит его твердую речь, потому что так разговаривают только те, к чьим словам полагается прислушиваться. Даже шапку Меки заламывает теперь так, словно он никогда ни перед кем не гнул шею. Ее ненависть к Меки не была бы столь сильной, если бы она не видела, как ее отец, мать и вся их семья постепенно становились чужими в своем селе. Даже такие беднячки, как Марта Гордадзе, сторонились их и уже больше не ходили к ним, как раньше, чтобы попросить взаймы миску муки или бутылку керосина.

Талико ненавидит, ненавидит Меки!..

Девушка встала, отряхнула присохший к телу песок и начала одеваться.

«Какая она красивая и какая злая!» — подумала Дофина и с завистью оглядела высокую грудь и крутые бедра Талико.

— А Меки в тебе души не чает, — сказала она печально дочке Саганелидзе.

Талико криво усмехнулась:

— Что-то странно ты сегодня разговариваешь. Я вижу, неладно тут дело! — и она пристально поглядела в глаза собеседнице.

Дофина зарделась. Ее правдивые глаза не могли скрыть великую тайну сердца: она любила Меки, любила со всей чистотой и силой первой любви.

Прошел уже год с тех пор, как Меки поселился в доме Марты Гордадзе. В тот день, когда он должен был прийти к ним посмотреть жилье, у Дофины дрожало сердце от страха. «А вдруг Меки не понравится у нас?» — думала она и на всякий случай внесла в его комнату все, что было в доме хорошего, — ковер, большое зеркало, два плетеных стула.

Вначале комнату жильца убирала сама Марта. Вдова Гордадзе была всегда по уши в хлопотах.

— К соседке сходить сон рассказать и то некогда! — говаривала она. Вечно она суетилась, вечно на лбу у нее блестели капли пота, но работа не спорилась у нее в руках.