Константин Лордкипанидзе - Избранное

Когда умер муж Марты, и без того нерасторопная женщина совсем потеряла голову. Была она худа, как веретено, а не могла пройти в дверь, не зацепившись; сделав два шага по комнате, обязательно опрокидывала что-нибудь; платок не держался у нее на голове, посуда валилась из рук. Трудно было ей содержать дом. Она пасла дойную корову, кормилицу семьи, и приговаривала:

— Когда рождается девочка, все «ох» да «ох» над ней… И в самом деле, охи да вздохи — вот вся женская доля!

— Вступи, Марта, в артель! — говорил ей Меки.

— Ну что ты! Еще чего! — не скрывая досады, отвечала вдова.

Когда она убирала комнату Меки, неловкие руки ее все делали не так, как надо. Книги лежали на самой середине стола, одежда была развешана где попало. Два стула, находившиеся в комнате, стояли так, что нельзя было на них не наткнуться.

Однажды Меки, вернувшись из питомника, нашел свою комнату тщательно убранной. В глиняном кувшинчике стояла ветка сирени, на тахте лежала аккуратно сложенная чесучовая рубаха, выстиранная и выглаженная заботливой рукой. Тут же лежали заштопанные носки. Марты не было дома — она отправилась в соседнюю деревню, к родне на поминки, и комнату убрала Дофина.

Потом она часто делала это. Бедная девушка, как говорит пословица, «из любви к винограду целовала изгородь». Она любила возиться в комнате Меки, радовалась, прикасаясь к его вещам. Во всем был заметен след ее заботливых рук. Простую дощатую полку она могла превратить в украшение комнаты. Поправит подушку-валик на тахте — в комнате прибавится уюта, повесит картинку на стене — приятно взглянуть! Она следила за тем, чтобы порядок, в котором она размещала вещи, не нарушался никем, чтобы любимый ее хоть здесь все делал так, как она ему подсказывала: читал книгу там, где Дофина разостлала ковер, причесывался там, где она поместила зеркало, вешал свою рубаху на гвоздь, вбитый ею. Так она старалась хоть в малой мере влиять на жизнь Меки, распоряжаться его поступками.

А Меки ничего не понимал… Преображение своей комнаты он приписал лишь любви умелой хозяйки к порядку и поступил так, как поступил бы на его месте всякий благородный жилец: повысил квартирную плату.

— Вот еще пять рублей за стирку, — сказал он Дофине и улыбнулся так, как будто расплатился со всеми долгами, какие мог сделать когда-нибудь в прошлом или в будущем.

Девушка собрала все силы, чтобы удержать подступившие слезы, и взяла у него деньги.

— Мама, кто красивее, я или Талико? — в тот же вечер спросила у матери Дофина. Она только что умылась и переоделась, собираясь на гулянье.

— Ты, дочка, ты, голубка, — ответила Марта.

— Правду скажи!

— Правду говорю, детка.

Дофина посмотрела на себя в зеркало.

«Отчего же он ни разу на меня не взглянет так, как глядит на Талико? Отчего?» — тоскливо подумала она, выходя из комнаты.

А Меки и вовсе не замечал этой невысказанной любви. Да и как он мог ее заметить, когда все прекрасное, все манящее, что есть в женщине, воплотилось для него в дочери Барнабы Саганелидзе.

С тяжелым сердцем присел Меки около висячего моста, чтобы перевести дух. Смутно, как полузабытый сон, вспомнилось ему далекое детство.

Сколько раз видел он в мечтах, что Талико идет по висячему мосту, под ней подламывается доска, а он оказывается тут же, рядом! Сколько раз мечтал он, чтобы в доме Саганелидзе вспыхнул среди ночи пожар, а он, Меки, случился поблизости! Или чтобы Талико, собирая каштаны в Лехемурском лесу, встретила волка и он подоспел к ней на помощь. Как самоотверженно схватился бы он со зверем, бросился бы в бурные волны или в пламя пожара, чтобы только завоевать сердце неприступной девушки! Вот ему уже двадцать лет, он стал настоящим мужчиной, а детская эта мечта все еще живет в его сердце, точно он впитал ее вместе с молоком матери.

Меки вступил в новую жизнь уверенно и свободно, как река впадает в другую реку… Он недолго работал на тракторе — после уборки урожая его и Бачуа Вардосанидзе по путевке укома комсомола направили на учебу. Бачуа — в Кутаисскую совпартшколу, а Меки — на субтропическую станцию в Наэклари. При этом его обязали до отъезда обучить работе на тракторе Кирилла Микадзе.

Меки провел в Наэклари полтора года. Прививка фруктовых деревьев, скрещивание растений, получение новых сортов семян — все это Меки изучил и успел полюбить, работая под руководством старого агронома. Он много читал. Гегелия, у которого была обширная библиотека, давал ему книги Мичурина, выписал для него сельскохозяйственный журнал. Охваченный жаждой знания, Меки просиживал над книгами ночи напролет. Книги окрыляли воображение парня. Меки смело делал самые сложные, тонкие прививки, и когда что-нибудь у него не получалось, не падал духом, — батрацкая жизнь уже научила его терпению. А терпение в таком деле не за пазухой носят, а в больших мешках. А когда зацветали на бахчах огурцы и арбузы, он с первого взгляда определял, какие из побегов нужно оставить, а какие удалить, чтобы получить крупные плоды.

Старый агроном вскоре так привязался к своему способному ученику, что и слышать не хотел о том, чтобы с ним расстаться. Гегелия глядел на юношу и думал, что, может быть, не так безрадостна была бы его молодость, имей он в те давние годы такого верного помощника. Он предложил юноше остаться работать на станции.

— Назначим тебе хорошую зарплату, дадим комнату рядом с моей, будешь работать в питомниках, а вечерами учиться на рабфаке, — говорил он Меки.

Но, к удивлению Ладо, юноша поблагодарил и отказался.

— Никогда не забуду ваших забот, дядя Ладо, — волнуясь и краснея, сказал он. — Но ведь наша артель так много сделала для меня! Как же я могу уйти из нее? Нет, я должен вернуться в село, я там сейчас нужен.

И Меки возвратился в Земоцихе.

Вскоре Наэкларская субтропическая станция оборудовала при артели «Заря Колхиды» небольшой питомник. Ведать им поручили Меки.

После смерти отца Барнаба Саганелидзе перестал ходить на охоту. Гончую собаку темно-карей масти он отдал джихаишскому помещику Лордкипанидзе в обмен на телку.

Вот уже двадцать три года, как долговязого и худощавого Барнабу ни разу не видели с ружьем в прибрежных зарослях Ухидо. С тех пор как он стал главой дома и распорядителем судеб семьи, его охватила лихорадка стяжательства. Он стал бережлив и расчетлив, как человек, ушедший на заработки. Кто мог бы подумать, что Барнаба Саганелидзе, сын богатых родителей, в молодости любитель вина и женщин, страстный охотник, с таким рвением будет молиться скучному богу домашнего очага! Но «всякий жеребенок в свою породу». Барнаба оказался рачительным хозяином. По утрам он сам ощупывал кур: которая из них собирается нестись?