Константин Лордкипанидзе - Избранное

— А если артель распадется? Что тогда? — Больше он ничего не говорил, словно боялся, что если добавить хоть слово, то сам распадется на части.

Георгий Джишкариани был хорошим хозяином. Когда зной начинал сушить землю, он поутру до света спешил в поле, чтобы успеть вспахать хоть полкцевы раньше, чем высохнет роса. Он сердился на сонливых соседей, которые опаздывали выйти в поле и потом с трудом ковыряли окаменевшую почву. И все же в работе его не было огонька. Казалось, он трудился только потому, что сидеть без дела ему еще тягостнее, чем работать. Проходя мимо питомника, он неизменно говорил про себя:

«А что, если артель распадется?»

Однажды на собрании в клубе обсуждали план сева. Меки заявил, что под многолетние культуры нужно отвести больше земли. Джишкариани тотчас же попросил слова. Поглаживая свою красивую бороду, он начал:

— А если артель распадется? Что тогда?

Его густой бас неторопливо разлился по помещению:

— …Сын расходится с отцом, единокровные братья тянут в разные стороны, как упрямые быки… Чем мы лучше других? Может ведь случиться, что и мы не уживемся вместе! Тогда, друг сердечный, вот эту кукурузу, которую я полил своим потом, я выкопаю с корнями и отнесу домой. Труда это для меня не составит. А что я буду делать с твоими апельсиновыми деревьями и чайными кустами? Сначала возись с ними, как с детьми, лелей и выращивай их… А потом, когда они вырастут и запустят корни глубоко в землю, поди попробуй вырыть их оттуда! Что же мне, бросить их и оставаться ни с чем? Нет, друзья, крестьянин не может бросить плоды своего труда! Что же выходит? Хочу я или не хочу, а должен до смерти бегать вокруг этих деревьев, как козел на привязи… Да ведь не козел же я в самом деле!..

Он говорил не торопясь, искренность придавала силу каждому его слову.

Меки следил за Ушверидзе, который поместился перед самой сценой. Тот сидел, опустив голову, и поправлял на икрах ноговицы. Потом Ушверидзе тихонько встал и пересел назад. Может быть, Джишкариани высказал и его сокровенные мысли?

Председатель артели с трудом согласился отвести два гектара пустоши под чай. Меки не мог понять, почему Тарасий задерживает разведение этих бесценных растений.

Члены артели косо смотрели на питомник. Для этих сомнительных опытов им было жаль земли, расчищенной с таким трудом. Может быть, Тарасий поддался настроению крестьян? Меки стал внимательно приглядываться к нему, но не заметил ничего такого, что утвердило бы его в этих подозрениях. Председатель артели пристально следил за тем, как идут дела в питомнике, и всячески помогал Меки развивать опытное хозяйство. Но если юноша просил новых участков под свои саженцы, Тарасий вдруг становился скупым, и Меки казалось, что Тарасий утратил свою обычную смелость и ни о чем, кроме фасоли да кукурузы, не хочет думать.

Как-то раз, проходя мимо питомника, Тарасий заметил, что листья чаквинских саженцев обведены по краю узкой бледно-желтой каемкой. Это были признаки начинающегося увядания. Тарасий кликнул Меки и посоветовал ему удобрить землю в питомнике рионским илом.

— На свете нет реки, ил которой был бы так богат солями, как рионский! Не откладывай в долгий ящик, не то зачахнут твои деревья!

— А ты чего печалишься? Погибнут — тебе меньше заботы!

— Эх, мой милый Меки! — сказал Тарасий, пряча улыбку в черных усах. — Тебе и твоему старику агроному, должно быть, все кажется, что я не знаю цены этим деревьям… Но вы-то за ними леса не видите! На весь мир смотрите со своей колокольни, да только невысока она у вас!

— А твоя колокольня высока? — вспылил Меки. — Что-то я этого не замечаю.

— Моя колокольня? — Тарасий на минуту задумался. — Послушай-ка меня, Меки. Вчера у Левана Кинцурашвили родился третий ребенок. Я поздравил его, а он отвечает: «Не с чем поздравлять, Тарасий! Голод — плохая нянька, дитя не убаюкает». Вот о чем сейчас надо думать, Меки! Два хороших урожая, только два урожая, чтобы поставить артель на ноги, чтобы люди поняли, какая сила в коллективном труде… Это сейчас главное. А когда мы этого добьемся, ты увидишь, с какой радостью крестьянин понесет домой твои саженцы. Вот она, моя колокольня.

— А я-то думал… — смутился Меки.

— Ты думал, что Тарасий Хазарадзе отсталый человек, что его пора уже выкинуть на свалку? Нет, братец, мне отставать от жизни не полагается. Дай срок, мы еще выпустим на простор твои саженцы, распахнем перед ними ворота во всю ширь.

Саженцы оказались капризными, как невесты. Одни росли не по дням, а по часам, другие, непонятно почему, хирели.

— Как держать у себя во дворе такое прихотливое растение! — посмеивались крестьяне и лицемерно изъявляли сочувствие Меки, как будто в питомнике у него лежал покойник…

Пошли пересуды — досужие люди все чаще толковали о питомнике. Меки выбивался из сил, словно бык в одиночной запряжке, чтобы постичь тайну ухода за новыми растениями. До сих пор он производил прививку, как его научил агроном Гегелия. Сначала он делал на коре дичка крестообразный разрез, потом брал глазок привоя, раздвигал тупой стороной ножа кору на месте разреза и сажал под нее взятую почку. Саженцы, привитые таким старым способом, не всегда бывали удачными. Прежде чем Меки успевал приставить глазок, ветер высушивал насечку на подвое. Говорят, нужда заставит в гору побежать. Так случилось и с Меки. Он задумал так изменить способ прививки, чтобы глазок как можно скорее срастался с дичком.

— Хочешь мир перевернуть, парень? Не выйдет! — сказал Аслан Маргвеладзе, когда юноша поделился с ним своими мыслями. — Не помогут твои опыты. Земля не принимает, наша земля! Нужно слушаться земли.

— А по мне, так земля должна слушаться нас, Аслан, — заявил Меки с уверенностью.

— Пошел ты! — закричал на него Маргвеладзе.

Никто не смел при нем непочтительно отзываться о земле.

Аслан Маргвеладзе был умный, уверенный в себе крестьянин. Его проницательные глаза, казалось, говорили собеседнику: «Все равно, братец, ты знаешь не больше моего!»

Весной Меки показал Аслану хорошо прижившиеся деревья.

— Да что я, француз, чтобы разводить апельсины? — усмехнулся Маргвеладзе и так решительно махнул рукой, что Меки не стал вступать с ним в спор.

Соседи смеялись над Асланом. Он поставил нужник в огороде и трижды в году переставлял его с места на место.

— Для земли хорошо! — бормотал он про себя.

Иные ленивцы не собирали навоз, Аслан же кружился над ним, как пчела, бережно хранил его и вывозил весной в поле.

После сбора урожая, покончив с осенними работами, крестьяне победнее уходили на Лехемуру, чтобы заработать деньги рубкой леса. Более состоятельные отправлялись к родне погостить, весело провести время. Аслан был человек с достатком, но без дела сидеть не мог.