Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Чего я жду? Черта, дьявола, почем я знаю, чего! — воскликнул Аслан. — Не люблю я, парень, наших людей. Нельзя на них положиться. А ежели не любишь кого-нибудь, то все в нем не так: и ест — чавкает, и ходит — топочет. Как же тут стать с ним плечом к плечу?

Меки с первого взгляда мог узнать работу Аслана Маргвеладзе. Аслан все делал прочно, словно на вечные времена. Он извел бы жену, случись ей, зашивая распоровшуюся рубаху, не вдеть в иглу двойную нитку. Потому-то и возился с ним Меки. Он всей душой хотел, чтобы Аслан Маргвеладзе вступил в артель, но тот все твердил свое: «Дай приглядеться». Отговоркам его не было конца.

Аслан ушел.

«Это хорошо, — думал Меки, — что мы выбили людей из привычной колеи! Да, хорошо! Иначе зачем же нам было бы изводиться, возясь с этим прокл… с этим питомником!»

«Проклятым», — хотел он сказать, но недоброе слово не подходило к его радостному настроению. Он стал чистить поливные канавы.

Было уже совсем светло, когда в питомник вошел Тарасий.

— Знал бы ты, кто у меня был нынче утром! — весело встретил его Меки.

— Кто?

— Маргвеладзе.

— Аслан? Ого! Лед тронулся! Твой питомник делает дела! А у меня тоже были гости, хотя и не по такому важному делу, — сказал Тарасий с усмешкой. Он достал из кармана сложенную бумажку и протянул ее Меки. На листке было написано красивым, аккуратным почерком:

«Или переселяйся куда-нибудь из этой деревни, или закажи своей жене траурное платье.

— Когда ты получил эту записку? — спросил Меки.

— Сегодня утром нашел у себя на балконе. Должно быть, ночью подбросили.

— Скверное дело! Двалишвили, говорят, шутить не любит.

Тарасий опять усмехнулся:

— Я тоже не из шутников.

— Ты хоть в лицо его знаешь?

— Нет.

— Как же так? — Меки был встревожен. — Надо что-нибудь сделать… Постарайся пока не выходить по ночам.

— Что же мне, улечься в постель и спрятать голову под подушку, по примеру Дашниани?

— А что было с Дашниани?

— Разве ты не знаешь? Давно это было — он в ту пору все гонялся по лесам за бандитами. А Двалишвили прислал ему такую же записку. И вот однажды поздно ночью Дашниани слышит, как его зовут со двора: «Хозяин!» Он решил, что это явился к нему Двалишвили, и так перетрусил, что притворился спящим. Пусть, думает, жена встанет и выйдет на зов: в женщину стрелять не будут. Хорош мужчина, завернулся в одеяло и ждет, чтобы баба поднялась встретить ночного гостя! Жена проснулась, вышла во двор — и знаешь, кем оказался поздний гость? Это был докладчик из Кутаиси, который пришел к нему переночевать! А Дашниани чуть не помер от страха. Он сам рассказал это своим дружкам за бутылкой вина. Экий подлец! Я бы руки на себя наложил от стыда, случись со мной такое.

Как ни был взволнован Меки, он не мог удержаться от улыбки.

— А я-то думал, что он все-таки не трус…

— Я тогда еще не знал, что за человек Дашниани, но после этой истории сразу невзлюбил его.

Вдруг из-за высокого плетня, окружавшего питомник, послышался раскатистый хохот. Тарасий подошел к перелазу. Под орешником, в кукурузном поле, Бежан Ушверидзе покатывался со смеху, вытирая слезы рукавом. Рядом стоял тощий, со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и редкой бороденкой, крестьянин Леван Кинцурашвили, брат сотского. Тут же, среди сломанных стеблей кукурузы, валялась мотыга. По-видимому, кто-то в сердцах отшвырнул ее.

— Будь ты неладен, Леван! Уморил! Ох, сил моих нет! — смеялся Ушверидзе.

Леван смотрел на него исподлобья, сердито выкатывая глаза.

— В чем дело? — спросил Тарасий.

— Он не срезал ни одного стебля, ну, право, ни одного… Так и оставил все поле… А кукуруза частая, что твой лес!

— Что смеешься? Легче ничего нет на свете! — крикнул Леван, схватил мотыгу и кинулся к кукурузе.

— Ох, не могу! — простонал Ушверидзе и в изнеможении повалился на землю.

Леван Кинцурашвили всю свою молодость батрачил у чужих людей. Никогда не было у него своего поля, никогда не снимал он собственного урожая. Нынешней весной его приняли в артель. Когда он почувствовал себя хозяином засеянного поля, глаза у него разгорелись. Но когда ему поручили прополоть кукурузу и разредить слишком частый посев, он не мог решиться выдернуть хотя бы один кукурузный стебель.

Поле было отлично прополото. Траву, которая выросла около самых кукурузных стеблей, Леван даже не тронул мотыгой, а выдернул руками, хотя ему и пришлось для этого сотни раз с охами и вздохами нагибаться до самой земли. Зато сама кукуруза была не тронута. Нужно было еще раз пройтись по полю мотыгой.

Тарасий отвел в сторону Бежана Ушверидзе и прикрикнул на него, чтобы тот оставил в покое беднягу.

«Долги!» — вот слово, которое чаще всего можно было услышать в доме Левана Кинцурашвили. До женитьбы он мыкался по чужим дворам. Тогда у него не было долгов, но не водилось и никакого добра, кроме клочка земли, на котором едва можно было повернуться.

Войдя в лета, он взял исполу у Барнабы Саганелидзе полдесятины пустоши и старый амбар для кукурузы, призанял денег и привел жену. Привел запросто, по-деловому, как приводят с рынка рабочую скотину. На свадьбе у него слуги не сбивались с ног, бегая в погреб за вином, и дружки не протирали подошв в лихой пляске. Родственники невесты раза два пропели застольную и разошлись по домам до первых петухов. Так обзавелся собственным домом Леван Кинцурашвили. Он был должен всем и каждому в деревне. Долги душили его. Стоило его сынишке присесть на пороге, чтобы поиграть, как слышался сердитый окрик отца:

— Вставай сейчас же, постреленок, а то еще принесет кого-нибудь нелегкая за долгом! [5] По старинной народной примете, ребенок, играющий на пороге, мог привлечь кредитора.

Убогое приданое его жены поглотили долги. Остались только старинный, окованный полосовым железом зеленый сундук и одеяло, сшитое из разноцветных шелковых лоскутов. Одеялом из своего приданого жена Левана никому не давала укрываться и только раз в месяц вывешивала его на солнце, на зависть соседям.

Однажды Леван простудился и заболел. Тарасий послал к нему врача. Жена Левана, увидев, что во двор к ней входит чужой человек, тотчас же вытащила из сундука шелковое одеяло и укрыла больного.

Врач осмотрел Левана, прописал ему лекарство и попрощался. Как только он вышел за дверь, жена стащила с Левана одеяло и заперла его в сундук.

— Повремени минуту, дай человеку уйти со двора! — простонал больной. — А вдруг он вернется за чем-нибудь? Под этими лохмотьями он меня сразу и не узнает.

— Ты что, спятил? — прикрикнула на него жена. — Так я тебе и позволю вертеться в лихорадке под новым одеялом! Изорвешь его в клочки.

Леван Кинцурашвили был всей душой предан артели. Тарасий давно уже решил, как только заработает артельная лесопилка, помочь Левану привести в порядок дом.