Константин Лордкипанидзе - Избранное

Меки шел по заросшей тропинке. Письмо, полученное Тарасием от Двалишвили, испортило ему настроение. Подходя к питомнику, он услышал женский голос, поющий песню. Среди кустов ежевики мелькнула знакомая косынка. По тропинке шла, собирая ежевику, Талико.

Увидев Меки, она перестала петь и пошла быстрее. На ней было белое платье. Казалось, по тропинке идет цветущее сливовое дерево. И эта статная, красивая девушка показалась Меки неуловимой, как сон, недоступной, как белое облачко, плывущее по небу.

Странное желание овладело им: сделать что-нибудь такое, чтобы эта заносчивая девушка почувствовала себя униженной, закричала, заплакала, хотя бы на миг показалась слабой и жалкой. Он загородил Талико дорогу и сказал:

— Не пропущу!

— Ну и не пропускай! — ответила Талико с лукавой улыбкой и даже, как показалось Меки, на мгновение замедлила шаг.

Мгновение это показалось Меки вечностью. Он ничего не сумел сказать, не посмел дотронуться до Талико. Неожиданная податливость девушки испугала его. На лбу у него выступили капельки пота.

Талико прошла мимо со спокойной усмешкой.

Правление артели постановило выдать Кириллу Микадзе вязку кровельной дранки для починки крыши его дома. Бежан Ушверидзе обиделся и заворчал:

— Все члены артели поправили свои дела! В каждом доме с утра и фасоль варят, и мчади пекут. Только для меня ржавого гвоздика жалеют.

Он не вышел на работу.

— Слушай, Бежан, смолол бы ты мне хоть немного кукурузы для цыплят! — упрашивала его жена.

Но Бежана выводил из себя стук молотка, доносившийся со двора Кирилла. По двору пробежал ребенок — он огрел его ремнем по голым икрам, пусть не мельтешит перед глазами. Замычала голодная корова — он швырнул в нее камнем.

Так он бушевал до вечера, а вечером оделся и пошел к Меки.

— Вставай, напиши мне заявление! — прокричал он над ухом дремавшего на тахте юноши и схватил его за локоть.

Меки тотчас же вскочил. Ему неприятно было прикосновение Бежана — всегда казалось, что у него не человеческие пальцы, а какие-то липкие щупальца.

— В чем дело? — спросил Меки.

— Ухожу из артели! Довольно с меня!

— Что ты раскричался? Садись! — раздраженно сказал Меки и пододвинул стул.

— Нет уж, не до того мне, чтобы сидеть тут с тобой! Того и гляди, крыша у меня в доме обвалится. Небось для меня не нашлось в артели ни одной дощечки, ни одного гвоздя… Садись и пиши!

Хитер же был Бежан Ушверидзе! Он не ушел бы из коллектива, даже если бы его стали силой выгонять оттуда. И все же он вечно ворчал, грозился, что уйдет, всячески старался высказать недовольство. «Недовольных больше ценят…» — думал он.

Расчет его оправдывался. В артели его берегли, точно капельку ртути, которую нужно донести до места на ладони. Ему первому привозили кукурузу с поля, первому привозили дрова из лесу. Он чаще всех пользовался артельной арбой. Брюзжание и жалобы стали его излюбленным приемом. Чуть что, он уже бежал к Меки с просьбой написать ему заявление о выходе из артели. Тот успокаивал его и не скупился на обещания: выход Ушверидзе из коллектива произвел бы в селе весьма неблагоприятное впечатление.

И Бежану Ушверидзе, хочешь не хочешь, уступали… Но в этот вечер Меки не сумел сдержаться. Довольно было с него и собственных забот. Он все еще досадовал на себя за то, что сегодня, поддавшись непонятному чувству робости, опять отступил перед Талико. Ему не терпелось избавиться от этого хитреца, чтобы остаться одному.

— Завтра поговорим! — сказал он, открывая окно. Ему было душно в тесной комнате.

— Садись и пиши, не то кто-нибудь другой мне напишет! — вскричал Ушверидзе.

Меки не стал отнекиваться. Вырвав лист из тетрадки, он написал требуемое заявление, сунул ручку Бежану и показал, где подписаться… Ушверидзе не ожидал такого оборота дела. Он осторожно положил ручку на стол и, вытянув шею, издали разглядывал покрытый каракулями листок. Вдруг он вспылил и закричал так громко, что собака во дворе отозвалась лаем:

— Теперь я вам уже не нужен, да? А я-то себя не жалел ради артели, готов был ходить в упряжке, как бык! Так-то вы оценили мой труд? И это называется — поступить по совести? Стоило мне заикнуться, как ты уже рад написать заявление! Язык-то ведь без костей, всякое слово может с него слететь. Чего не сболтнешь сгоряча! Ну, ладно, я уж до правды доберусь, не на такого напали!..

Он схватил заявление и, бранясь и ворча, сбежал по лестнице.

Дахундара надолго задержался в Хони. Он занялся перепродажей домашней птицы на базаре и вскоре удвоил свои пятнадцать червонцев. Известные хонские портные братья Соселия одели его с головы до ног. Он и впрямь был похож теперь на жениха. Мягкие козловые сапоги, суконные брюки-галифе, рубаха из плотной, блестящей чесучи — чего стоили одни ее пуговицы, сплетенные из белого шелкового шнурка и тесным рядом посаженные по краю высокого косого ворота.

Наконец в одно прекрасное утро, лихо сдвинув на затылок каштановую папаху, — правда, она была не из каракуля, но все же заставила бы побледнеть завистников, — Дахундара сел в дилижанс и вернулся к себе в село. Вот показались вдали висячий мост, духан Эремо, тронутые желтизной липы на сельской площади. Среди листвы ореховых деревьев мелькнула красная черепичная крыша дома Барнабы Саганелидзе. Дахундаре было приятно увидеть этот духан, эти липы, эту черепичную крышу. Они были на месте, как всегда, и Дахундара, глядя на них, верил в прочность и незыблемость сего мира. Он слез у духана, подошел к стойке и, как обычно, попросил бутылку вина.

Потихоньку потягивал он молодое вино крахуна и поглядывал в сторону села. Уже с утра он обдумывал один весьма важный вопрос и все не мог прийти ни к какому решению. С какой стороны вступить в Земоцихе? Пройтись по узкой улице между дворами Белого берега и спуститься по реке, переправиться на пароме и показаться в первую очередь жителям Гранатовой рощи?

На Белом берегу жило больше народа, да и дом Эленти был именно в этой части села. И все же, после долгого и тщательного обдумывания, Дахундара решил войти в село через Гранатовую рощу. В этом районе жили сплошь зажиточные крестьяне. У каждого из них была во дворе сторожевая собака, а то и две. Стоило показаться на улицу чужому человеку, как собаки поднимали лай на всю округу. Именно на этих дворовых псах и основывал свои расчеты Дахундара. «Уж они-то устроят мне царскую встречу! — думал он. — В новой, нарядной одежде они меня, разумеется, не узнают и поднимут лай. Стар и мал выбегут на улицу, и о моем приезде узнает сразу все село».

Замечтавшийся жених видел в своем воображении, как девушки бросаются к перилам и к заборам. Вот одна, прикрыв рукой глаза, всматривается в незнакомца, идущего по улице, и вдруг вскрикивает: