Константин Лордкипанидзе - Избранное

Тарасий смыл с себя присохший песок и стал собираться.

— Куда торопишься? Оставайся, позавтракаем вместе, поедим куропаток. А я побуду еще с минуту в воде и выйду, — сказал ему охотник.

Тарасий не стал отказываться. От купания у него еще больше разыгрался аппетит.

— Ладно! Так я покамест разведу огонь, — сказал он.

— Тем временем и товарищ мой подойдет.

Тарасий быстро оделся и углубился в лес, чтобы набрать хворосту.

Одежда охотника лежала недалеко, на траве. Тут же, на ветке дерева, висело и ружье. Тарасий был любителем оружия. Он подошел, присмотрелся. Мороз пробрал его по коже.

Это был его карабин. Приклад, обмотанный медной проволокой, не оставлял в этом никакого сомнения. Это было то самое ружье, которое он потерял два дня тому назад около крепости Тамар.

Тарасий наклонился к одежде охотника и увидел маузер в деревянной кобуре. На чеканной рукоятке блестела золотая надпись.

«Двалишвили», — прочитал он, и в горле у него пересохло.

Над землей навис полуденный зной. Ветерок, струившийся над рекой, и влажное дыхание сырого бора не могли умерить жар раскаленного воздуха. Тем временем Двалишвили вылез из воды. Отломив ветку орешника, чтобы сделать из нее вертел, он направился к Тарасию.

Увидев в его руках маузер, он быстрым движением руки поправил вихор на лбу и остановился. Складки вокруг его рта дернулись, зашевелились, словно ожив. Лишь у разозленного зверя случалось Тарасию видеть такие дергающиеся складки.

— Ты чего там ищешь? Кто ты такой? — негромко спросил Двалишвили.

Хозяин этого ружья… — сказал Тарасий внезапно охрипшим голосом и повторил: — Хозяин этого ружья!

— Хазарадзе! — взревел Двалишвили.

Все тело его внезапно напряглось, словно он собирался сделать прыжок. Но что-то удержало его, и он не двинулся с места.

Холод прошел по его жилам, он побледнел и стоял, весь напрягшись, несколько мгновений. Потом он вдруг обессилел, напруженные мускулы его ослабли, странное равнодушие овладело им. Лишь по лбу его градом катился пот, и лицо все больше бледнело.

Так он покорно стоял на месте, время от времени поправляя вихор на лбу, который тоже стал вдруг покорным.

— Значит, промахнулся я прошлой ночью! Повезло тебе, большевик… Стреляй, чего же ты ждешь, так твою…

Он опять вздрогнул. Звук собственного голоса снова вызвал в нем жажду жизни.

— Все равно никуда я с тобой не пойду, — добавил он упрямо.

Потом вдруг повернулся к Тарасию спиной.

— Тогда стреляй в спину — трусы это любят.

— Одевайся, не могу я в голого человека стрелять, — устало сказал Тарасий. Он все еще думал, что Двалишвили не пойдет на верную смерть, что он еще дорожит своей жизнью.

— Не пойду! Сказал — и хватит. И кончай разговор, Хазарадзе!

— Ради бога, не торгуйся со мной. Одевайся и шагай вперед!

— Нет, Хазарадзе, Ефрема Двалишвили ты живым в Чеку не доставишь.

— Не проливал я еще людской крови, Ефрем, не вынуждай меня!

— Стреляй… или отпусти… Уйду я из Грузии. Навсегда уйду!

Сперва оденься, потом поговорим.

Тарасий нагнулся, чтобы бросить Двалишвили одежду, и это едва не погубило его. Одним стремительным прыжком бандит перелетел куст смородины и бросился на Тарасия.

Знойное марево плавало над речными зарослями. Истомленные жарой голуби полетели к лесной опушке. Вдруг у самой реки прогремел выстрел. Голуби взмыли в поднебесье и повернули назад.

Известие о смерти Двалишвили поразило ужасом Барнабу Саганелидзе. Он не выходил из дому и сидел, запершись в кладовой, с того самого дня, как вернулся Тарасий.

Секретарь уездного комитета партии отнесся с доверием к чистосердечному рассказу председателя артели «Заря Колхиды» и тепло распрощался с ним.

Дахундару исключили из артели. Но хитрец, не дожидаясь собрания, исчез из села. Он решил перезимовать в Гоча-Джихаиши. К началу виноградного сбора Дахундара появился у кузнеца Элибо. Два дня он помогал собирать виноград, потом предложил свои услуги как давильщик.

Элибо принес мыло и горячую воду, чтобы Дахундара вымыл ноги.

— Ну и волосатые же ноги у тебя, будь ты неладен! — сказала с досадой жена хозяина, когда Дахундара засучил штаны и обнажил свои обезьяньи икры.

— На теле у меня волос еще больше. У несчастливого человека растут ногти, у счастливого — волосы, — спокойно ответил Дахундара.

Мыло и горячую воду вместе ему никогда не приходилось употреблять. Мылом он пользовался, чтобы натянуть узкие, мягкие имеретинские сапоги. А горячей водой он размягчал затвердевшие мозоли. Поэтому двух кувшинов воды оказалось мало для того, чтобы вернуть ногам Дахундары их природный цвет. Ему надоело без конца тереть и скрести свою кожу. Он удивлялся наивности хозяев, которые никак не хотели понять, что тратят драгоценное мыло на заведомо безнадежное дело.

— Вы, я вижу, хотите ошпарить меня! — рассердился он и ударил себя ладонью по икрам. — Это, дорогие мои, не грязь, у меня от природы такой цвет кожи. Не могу же я из-за вас пойти против природы.

И он уговаривал хозяев до тех пор, пока не убедил их оставить его в покое и не приносить третьего кувшина воды. Наконец он влез в давильный чан.

Кузнец мыл врытые в землю кувшины для вина. Жена его чистила орехи для чурчхел.

На дворе свистел восточный ветер. Под ветром поскрипывала отягченная плодами яблоня; время от времени перезрелое яблоко отрывалось от ветки и мягко падало на траву. Свинья, лежащая под забором, при этом беспокойно хрюкала, но ленилась подняться. Дахундара давил гроздья золотистого цоликаури. Булькая, струилось в кувшин густое, мутное сусло.

Наступил полдень. Хозяйка кончила варить гоми и, в последний раз помешав его, позвала мужчин.

Дахундара вылез из давильни. Хозяйка, посмотрев на его ноги, швырнула мешалку в котел и в ужасе вскочила со скамейки.

— Ой, ой, ой! Боже, что видят мои глаза! Вот какой он, оказывается, белый, чтоб ему лечь без причастия в черную землю! Смотри, смотри на него! Обманщик! А мы-то поверили, что у него от природы темная кожа! — кричала разъяренная жена кузнеца.

Виноградный сок и кожура сделали то, чего не смогли сделать мыло и вода.

— В самом деле, какой я, оказывается, белый, — удивился Дахундара и быстро опустил засученные штаны.

После обеда он прилег на лужайке, но не мог заснуть — все гадал, прогонят его или нет.

Неподалеку послышался горячий спор вполголоса. Кузнец и его жена лежали на циновке головами в разные стороны. Женщина, думая, что Дахундара спит и не слышит, говорила мужу:

— Испакостил вино, паршивец! Поддай ему коленкой и выставь за ворота! Ох, не видать ему добра, негодному!

— Теперь уже не расчет его гнать, — возразил ей муж. — Ноги-то у него стали чистые, пусть уж покончит с делом — винограду осталось немного.