Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Когда говорить не о чем, обычно толкуют о погоде, футболе, хоккее или об итальянских неореалистах. Но о погоде, как о церкви Федора Стратилата, толковать бессмысленно, а в футболе и хоккее межсезонье. Оставались неореалисты. «Волга» лавировала меж других омытых дождем, а потому казавшихся очень новыми, машин, пожилой водитель делал вид или на самом деле был целиком поглощен дорогой. Мокрый проспект охотно принял их в себя. Он показался Нее шире, чем есть, — она редко ездила на легковых машинах. Ей удалось укротить или обмануть равнодушие старым наивным и тем не менее неплохим способом, уверив себя в том, что ничего в этом мире не может быть скучным, даже сама скука, и что живем набело, и что просто преступно — не чувствовать себя живым человеком, и что еще будет время для безразличия — это когда о н а придет, та самая, в саване, с косой. Но о н е й применительно к себе всякая мысль становилась абсурдной. Нея верила в собственное бессмертие. Ну, конечно, она может заболеть, расшибиться, сломать ногу или руку, долго лежать в больнице без памяти и так далее, но чтобы умереть — никогда! И если же она все-таки представляла себя умершей, то ей становилось жалко до слез и себя, и Иринку, и заплаканную маму, и всех соседей, и Равиля, который бросил все свои геологические дела и прибыл самолетом к гробу, и Мэм с Биндой и Риткой Вязовой — всех-всех остальных, наконец понявших, какого замечательного человека они безвозвратно потеряли, и этим человеком, конечно, была она.

Но теперь Нею не устраивал такой образ мыслей. Празднично посматривая по сторонам, она радовалась тому, что правильно сделала, что не дала унынию заграбастать себя и что не заговорила с Коноваловым о виденном ею в Кривоколенном переулке, тоже правильно — и без Кривоколенного переулка разговор с Коноваловым получался после неореалистов вселенским, а там, если будет время, и до Кривоколенного переулка очередь дойдет! Давно Нея не ощущала такой остроты жизни, как сейчас. Странно, но, может, в чем-то прав Бинда, изрекший однажды, что люди XX века постепенно теряют искусство беседы, все вытесняют печатный станок, радио, телевидение, а в обиходе царствует стереотип «как дела?». Выходит, — резюмировал их глава, — без бутылки вина, водки, джина или хотя бы пива и толкового разговору нет. Может быть, по себе судил Бинда? Да нет, не из увлекающихся.

Накануне шофер вмешался в разговор, и теперь, возможно, поняв, что сделал это не к месту, с преувеличенной старательностью вглядывался сквозь струи, хлеставшие по стеклу. А Нея уже говорила с Коноваловым о способах перевода с иностранного, о том, как лучше осваивать незнакомые слова. И Коновалов не удержался от вольного анекдота на эту тему, анекдот она слышала еще на первом курсе университета от будущего мужа, тогда он, скромница и тихоня, был чуть живее, но спустя столько лет она засмеялась услышанному снова, будто прежде никогда не знала, к а к лучше учить иностранный язык и с к е м. Говорили они о художниках-мультипликаторах и французских детективах, женской стрижке и двойниках, фильме «Конформист», последних полетах космонавтов, большом урожае прошлого года, и снова почему-то разговор выносило на а в т о б у с н у ю тему, и Нея чувствовала, что Коновалов терзается, когда слышит про эти т р и д ц а т ь т р и километра, хотя пытается ничем себя не выдать, даже заметил рассудительно, что многие в Москве на работу ездят каждый день и не на такие расстояния.

Она рассказала Коновалову, как училась в Москве в целевой аспирантуре, училась и недоучилась, пришлось оставить — и не только потому, что с темой забежали вперед, но и, наверное, еще из-за собственного характера, который, по ее мнению, у нее слишком п о к л а д и с т ы й там, где следует возразить, а надо бы с характером, наверное, как-то по-иному, а тут еще малый ребенок, да не рядом, далеко, с матерью.

Давно, очень давно не была она так откровенна, как в этом разговоре с Коноваловым, и он, казалось ей, и не только казалось, а она чувствовала, что не могло быть как-то иначе, тоже был с ней искренен и доверчив. Такие люди — редкость, и нельзя не любить их, разумеется дружески, чисто и бескорыстно. Она даже была благодарна ему за то, что он резко осадил ее сразу за наивные мудрствования о том, что р а н ь ш е якобы было лучше, и за то, что ей с заметным превосходством втолковывал аксиомы о творчестве. Он обладает правом на превосходство, и она будет находить и обязательно найдет предлоги для новых интересных встреч. Но почему обязательно интересных? И что такое вообще — интересная встреча и может ли быть в жизни интересно без встреч?

На лодке плавать у озерного берега привлекательнее. Ветерок обдувает остроконечные пики зеленого камыша, белеют кувшинки, водоросли колышутся в прогретой солнышком воде, поверх которой юркие «писари» вычерчивают круги, и чем дальше от берега, тем вода прозрачнее, безылистее, но скучнее, и в жизни, наверное, идеал счастья далеко от ее берегов.

Но все равно в жизни у тебя должен быть особый человек, которому надо доверяться во всем до конца, и если такого человека нет, то жизнь беднее. Равиль ей за все время не написал ни одного письма, и она ему тоже ни Одного не написала.

Она представила, какие ободряющие и неясные письма напишет Коновалову, если уедет он далеко или близко; положим, в командировку или еще куда, и как хорошо будет ему там прочитать: «Только великие, вероятно, видят на много лет вперед, и в том смысл им вселенский, а я люблю тебя и только тебя. Теперь, а не годом раньше, мне кажется, что обретен смысл жизни, хотя и существует точка зрения Посторонних…» «Что же случилось? Случилось то, чего я не хотела. А все потому, что решилась смести нелепые барьеры между тобою и мной, и смела. Прости меня за извечную женскую тягу к порядку, то есть сначала внести хаос, чтоб потом, вороша все, прикидываться упорядочивающей». Или просто напишет: «Хочу тебя снова видеть очень. Ты — молодец, просто молодец за все!»

Вот только уже писано такое, и жаль — не Коновалову.

Но она должна быть и станет ему другом, человеком, с которым и ему всегда легко — да-да, в самом деле, не надо сомневаться, что каждому нужен такой человек и ему, наверное, тоже, чтобы этот человек понимал тебя, как ты его, сразу же, с полуслова, чтобы было тебе с ним всегда тепло, чтобы ты смогла разделить и радость и печаль. Нея подумала и обнаружила, что нет у нее пока такого человека, кроме мамы. А у него, наверное, есть. Не наверное, а точно есть! И первый такой человек, — это, конечно, его жена, умная, интересная, не чающая в нем души, и, разумеется, Нея во всем этом ей не конкурент. Хотя бы краешком глаза взглянуть на жену Коновалова и сравнить себя с нею — достойна ли она, неведомая Нее женщина, этого человека? Или хотя бы заговорил бы о своей жене Коновалов. Если мужчина заговаривает с малознакомой женщиной о том, как он любит жену, то для развития определенного сюжета у такого, мужчины нет и не будет никаких шансов, точно так же их не будет, если он вздумает нелестно отзываться о своей жене. Но, собственно, что в нем особенного и необычного? Почему она не может посмотреть на него, как смотрела на остальных мужчин? И почему он о своей жене — ни словечка?