Василий Кондрашов - Небо выбирает нас

И Климачов полез под диван-кровать за резиновыми сапогами и комбинезоном, который он обычно надевал на практические занятия. А чтобы не мерзнуть, натянул тесноватую демисезонную куртку, на голову надел темно-зеленую фуражку от полевой формы, и, будь рядом лес, он сошел бы за лесника.

К месту встречи с Леной он пришел раньше минут на двадцать. Не оттого, что торопился увидеть ее: хотелось побыть наедине, как-то привыкнуть к мысли, что она здесь, и хотя бы немного успокоиться. Главное — не раскисать и не выглядеть перед ней жалким и покорным человечком. Это не нравится женщинам. А нежность и покорность пусть остаются в прошлом, там, на Волге, и родном селе, вместе с одуряющим запахом цветущих вишен.

Совсем не к месту вспомнился недавний отпуск и веселая горластая свадьба. Шушукались женщины, глазея на его невесту, улыбкой поздравляли друзья, в душе сожалея, что на ее месте не односельчанка Лена Алентьева, укатившая с капитаном-летчиком…

Климачов поморщился, отломил размочаленную ветром верхушку камыша и бросил в речку. Мутная вода подхватила камышинку и закружила на быстрине.

Вот так и его… Куда отнесет, в какую заводь? Камышинке все одно: спрятаться ли на время под грязной пеной, а потом выплыть на чистую воду или навеки затянуться илом. Но ведь он человек, и не из тех, кого вот так запросто, как мусор на воде, можно покружить и отбросить в сторону. Неважно куда, главное — из той жизни, которую он выбрал и от которой, кажется, начинает отступать. Предпосылка к летному происшествию в самостоятельном полете, затем выпивка у чабана… Кстати, почему замполит не объявил об этом в полку, не «построгал» в коллективе, как обычно делают в подобных случаях? И вот теперь свидание с женой командира звена. Мысль об этом невольно вызывала протест и отвращение к себе. И Климачов, чтобы хоть как-то защититься против взбунтовавшейся совести, усилием воли заставлял себя думать иначе. Ну и пусть, что жена командира звена, но какая же она чужая? Совсем недавно будущее виделось только с ней. И они вместе о нем мечтали…

Как же все случилось? Пусть она расскажет, пусть покается, и он, возможно, простит ее. Но есть еще время уйти и навсегда забыть прошлое, связанное с Леной. Так будет честнее… Какая чепуха! И как только пришла ему в голову эта мысль? Отступать ради Калинкина, непрошено ворвавшегося в его судьбу!

Климачов оглянулся на шумный всплеск — вероятно, упал в воду подмытый пласт берега, — и побрел по краю камышовых зарослей. Стало совсем темно. Климачов подумал, что это кстати, легче разговаривать, если будет слышать только ее голос.

Городок с тусклыми огоньками будто повис между небом и землей и осторожно плавал, не находя пристани. И ни одной звездочки в небе.

Сбоку шумела речка, теперь она по-иному шумела, тревожно и беспокойно.

«В такой темноте не то что человека, мост через речку не отыщешь, — подумал Климачов. — И время — восьмой час. Теперь уже не дождаться».

Он медленно направился к мерцающим огонькам городка, все еще не теряя надежды. Но, кроме равнодушного шума речной воды, ничего не было слышно.

И вдруг ему показалось, что Лена тихонько зовет его:

— Ваня!..

Климачов вздрогнул и прислушался — никого! Шагнул раз-другой — и снова тихое:

— Ваня!..

Это она! Значит, пришла…

Климачов рванулся навстречу голосу, но, когда его ищущий взгляд выхватил из темноты ломкий расплывчатый силуэт человека, он, словно схваченный кем-то за руку, остановился, замер. Что-то помешало ему сделать последние несколько шагов навстречу Лене.

Нет, он не сможет окликнуть, а если сделает это, то никогда потом не простит себе. Пусть их встреча состоится позже.

— Уходи, Лена! Уходи, — прошептал в темноту Климачов. И Лена, словно услышав его, повернулась и стала медленно удаляться…

Можеров собирался лететь в зону на высший пилотаж. До вылета оставалось пять минут. Ему нравилось посидеть в кабине минуту-другую, не дотрагиваясь до тумблеров и кнопок, наблюдать, как садятся и взлетают самолеты, как тяжело и медленно ползут заправщики на вызов авиационных техников, и лишь потом, в последнюю минуту, все мысли сосредоточить на полете. Он делал так всегда, и уже ни один методист, начиная с командира звена, не смог бы его отговорить от установившейся привычки.

— Летишь?

Можеров оглянулся. К нему по стремянке взбирался Климачов.

— Собираюсь. Покручу сейчас от души!

— Я рад за тебя, Виктор.

— А почему ж тогда мрачный такой?

— Себя не одолею. Помнишь тот самостоятельный полет? По-моему, он сломал меня. Все боюсь ошибку допустить. Как принято говорить в футболе, теперь не рискую на грани фола выполнять задания. Мне ведь нельзя, больше фонари посадочные сбивать — старые вспомнят. И эта отвратительная боязнь, чувствую, как недостаток кислорода, на моих полетах сказывается, а вот отделаться, освободиться от нее не могу.

— Ну и живи с кислородным голоданием, если боишься. Как ты знаешь, я, кроме собак, ничего не боюсь. И видишь, начальство хвалит. За полеты, конечно. Как ни странно, мне на земле трудней.

— Мне тоже не легче…

— Я понимаю тебя. Как бы мы ни грезили небом, а от земли нам надолго не оторваться. Нам бы с курса пореже сбиваться да нос не задирать, тогда нас все понимать будут и мы поймем.

— Да-а… Значит, в ближайшем будущем ожидается розовое взаимопонимание.

— Брось хандрить, Ваня, и с Белогуровым заочную перебранку не веди, он тут ни при чем, фонари твои давно в прошлом. Ты с самолетом попробуй поговорить. Ты знаешь как. Мы же с тобой отличниками в училище были. Ну извини, пора мне, — сказал Можеров и решительно закрыл кабину.

— Я — восемь восемнадцатый! Разрешите запуск двигателя!

— Запускайте, — разрешили с командного пункта.

Можеров запустил двигатель и, приготовившись к выруливанию, посмотрел влево. Климачов стоял недалеко от самолета и, когда они встретились взглядами, ободряюще помахал рукой. Можеров благодарно улыбнулся. Ему было приятно видеть друга перед тем, как вылететь на сложный и высший пилотаж.

— Я — восемь восемнадцатый, разрешите выруливать? — вновь запросил КП Можеров и прибавил обороты двигателю.

— Запрещаю, восемь восемнадцатый! Выключайте двигатель!

Можеров убрал обороты, но двигатель выключать не спешил, намереваясь выяснить причину запрета на вылет по радио. Прослушивая эфир, он понял, что не только ему запретили вылет, но и еще нескольким летчикам. Он с сожалением потянул стоп-кран на себя. Погода такая выдалась — синева без края — пилотируй в свое удовольствие! А тут, наверно, опять из округа пожаловали. Не везет…

Можеров вылез из кабины и огляделся: Климачова поблизости не было. Тогда он вынул парашют из кабины, пристроил его под крыло возле стойки и лег прямо на бетонку, положив голову на парашют. Технику самолета «на всякий пожарный» сказал, чтобы напрасно не будил. Торопиться теперь некуда, и не он виноват, что полет не состоялся, а выяснять причину не его дело.