Василий Кондрашов - Небо выбирает нас

— А мы хотим, чтобы ты жил и летчиком полноценным стал. Твоя жизнь принадлежит не только тебе, а всем, кто надеется на нас и верит. Как видишь, ты наказан не так уж и несправедливо, лейтенант Можеров.

— Товарищ подполковник! А как бы вы поступили на моем месте? Там, в воздухе?

— Между нами?

— Между нами.

— Согласился бы на десять суток, — неопределенно ответил Кортунов и, чуть помолчав, добавил: — Надо идти, поздно уже. — И пошел не оглядываясь.

Можерову показалось, что на прощание замполит ободряюще улыбнулся ему. Значит ли это, что он доволен его поступком? Ответ Кортунова на вопрос можно истолковать по-разному… Впрочем, поразмыслить о словах замполита у него есть время, а пока в клуб. В клуб!

Он заглянул в одну из комнат отдыха, где обычно собирались шахматисты, в надежде застать здесь Климачова. Но его среди шахматистов не было. Можеров сел на мягкий диван и стал наблюдать за играющими. За массивным квадратным столом сгрудились несколько человек. Обсуждалась шахматная партия, выигранная в свое время Алехиным на чемпионате мира у гроссмейстера Эйве. Можеров не любил играть в шахматы — они отнимают много времени. Он удивлялся, как это можно просидеть за доской несколько часов подряд! Тренировка памяти? Ее можно тренировать изучением иностранного языка, например. Если ты ежедневно будешь заниматься по пять часов в течение месяца, то… Шпрехен зи дойч?.. Зи зинд зер шон! А что? Вот уже и французы в гости приглашали. Пригласят и другие. Земля со времен испанских конкистадоров в глазах люден значительно поуменьшилась: первую скоростную «кругосветку» в двадцатом веке Гагарин совершил меньше чем за два часа. Но эта скорость и высота полета велики: желательно летать потише и пониже, чтобы Гималаями полюбоваться, сельвой Южной Америки, знаменитой рекой Амазонкой, просторами Родины, где живет его мама. И Можерову вдруг стало понятно, почему человек, когда ему невмоготу, зовет спасительницу маму — самое дорогое, с чьим именем связаны понятия «жизнь» и «земля».

— Шах!

Одобрительный галдеж за столом вернул Можерова к действительности. Видимо, разбор партии подошел к концу и Эйве признал себя побежденным… Бедный Эйве! Но так ли ему было трудно, как Можерову? Насколько известно, Эйве на десять суток не сажали за то, что проиграл. «А ведь я сегодня выиграл, — раздумывал лейтенант. — И если серьезно подумать, то совсем и ни к чему этот примитивный способ воспитания, узаконенный уставом. Ему, например, и двадцать суток отсидеть не в тягость, если заслужил».

«Так заслужил или нет?!» — кричало у него в душе. И ей, душе, стало тесно в шахматной комнате. Он встал и вышел на улицу. Со стороны речки на военный городок лениво натекал туман. В ярком свете из окон и от фонарей на столбах видно было, как он, словно дымовая завеса, жмется к дороге, постепенно заполняет улицу, затушевывает очертания домов и невысоких изгородей. Навстречу Можерову попадались размытые туманом человеческие фигуры. Они так же неожиданно пропадали, как и появлялись.

Решив зайти к Климачову попрощаться перед гауптвахтой, он свернул с центральной улицы в узкий прогал между «дворцами для малосемейных». Здесь темнота была совсем непроглядной. Света не было почему-то ни в одном окошке. Вот и шагай в темноте на ощупь!

Под ногами мягко оседала земля. Чтобы ненароком не наткнуться на забор или другую невидимую преграду, Можеров выставил вперед руки и всякий раз трогал носком землю, прежде чем сделать следующий шаг. Новейший метод захода по системе слепой посадки! Обидно, если Иван не оценит! Хоть бы свечкой посветил!

Наконец он отыскал дом Климачова, ощупью вошел в длинный коридор. Можеров никогда не бывал в пещерах, но что в них именно так темно, как в этом коридоре, он насколько не сомневался. Пришлось продвигаться к квартире Климачова, касаясь рукой левой стены и отсчитывая двери. У Климачова шестая по счету, ее он и открыл. В квартире было светлее. Или глаза после глухой темноты зорче стали? Он различил справа от окна диван и стол. Не стал искать в темноте вешалку, бросил куртку в угол и направился к дивану.

— Я думал — страдает, письмо жене пишет. А он спит как сурок, даже комнату не закрыл! — проворчал Можеров и сел на стул. — Мягкий. Когда успел купить? Принимай гостя, засоня! — громко сказал Можеров.

— А? Что такое?.. — залепетал испуганный женский голос. Можеров насторожился. Неужели Валентина приехала? Почему же Иван ничего не сказал! Неприятный случай. Но голос! Будто и не она.

— Кто тут? Кто?.. — чуть заикаясь, вскрикнула женщина и, заслонившись одеялом до подбородка, прижалась спиной к стене.

— Да тише вы! — взмолился Можеров, вскакивая со стула и пятясь к выходу. — Я же ничего… Я же не туда… — оправдывался он, надеясь хоть как-то успокоить женщину. Он зацепился ногой за что-то на полу и, падая, опрокинул стол. Загремела посуда.

— Помоги-и-те-е-е! — заголосила хозяйка.

«Какая нервная!» — недовольно подумал Можеров и бросился к выходу, но у дверей остановился, голос женщины показался знакомым.

— Сонька, ты, что ли?

— Я-а-а…

— Ух ты! — облегченно вздохнул Можеров. — Ну и полетик, скажу я тебе! — И вытер ладонью пот со лба.

— Это ты, Климачов?

— Можеров я. Виктор Можеров. Помнишь? Который у тебя по пять компотов просит, а ты больше трех не даешь…

— Ой, Витенька! Отдышаться от страха не могу, так испугалась — сердце зашлось.

— У тебя зайдется, — уже по-свойски усаживаясь на стул, с усмешкой ответил Можеров. — Ты же в кино сегодня собиралась?

— Я хотела с тобой, а ты отказался.

— А ты бы не отказалась? Сегодня в кино, а завтра на гауптвахту. У тебя, Соня, женская логика. Не могу я так.

— Не можешь, а что же без стука входишь к одинокой женщине? Или у вас, мужчин, тоже своя логика?

— Напрасно ты, Сонь… Не все такие.

— А ты какой?

— Я? — опешил Можеров от неожиданного вопроса. — Откуда мне знать? Я думал, ты только улыбаться можешь.

— Привыкли в столовой, чтоб улыбки всем раздаривала. А я хочу одному. Понимаешь? Одному! — выпалила Соня и отвернулась к стене, помолчала и всхлипнула. — Сонька такая, Сонька глупая! У нее завсегда дверь открытая!.. Дверь-то открытая, да только никто в нее по-человечески не вошел. Она всхлипнула громче и закрыла лицо одеялом.

Можеров растерянно молчал. Какая-то необъяснимая жалость к Тримасовой болью и нежностью отозвалась в груди.

— Ты чего, Сонь… Перестань, — стал неумело успокаивать он. Ему было странно видеть веселую официантку офицерской столовой плачущей. Каким бы усталым ни пришел к столу, она хоть немного, а настроения прибавит.

Как-то, еще в первые дни службы в авиационной части, он задержался в столовой на ужине и с самоуверенностью неотразимого парня, которому многое прощается, стал открыто рассматривать официантку с сочным румянцем на щеках и постоянной улыбкой. Улыбалась она всякому, кто пытался и не пытался с ней заговорить, это у нее получалось просто и естественно и, вероятно, многим нравилось. И никто не мог понять, чего в ней больше: неиссякаемой, дарованной природой доброты или желания кому-нибудь понравиться. По-видимому, все это слилось в ней воедино, и потому всем она казалась доступной.