Василий Кондрашов - Небо выбирает нас

Разомлевшая после сна Лена застала мужа на кухне.

— Я же тебя просила не вставать по выходным дням раньше меня, — с упреком сказала она.

— Я не могу долго лежать с открытыми глазами. Боялся разбудить.

— Я так крепко сплю, что совершенно не слышу, когда ты поднимаешься.

— Хорошо. Значит, я научился вставать, не нарушая твой сон. Надеюсь, мне это когда-нибудь зачтется?

Лена обняла мужа за плечи и засмеялась, так легко и непринужденно засмеялась, что Калинкин почувствовал успокоение.

— Обязательно. Но пока у меня не хватает сил даже уложить тебя вовремя спать перед полетами.

— Ну, с этим делом я и без тебя успешно справляюсь.

Лена прижалась щекой к груди мужа.

— Знаешь, Юра, у меня такое ощущение, словно я до недавнего времени находилась в замкнутом своем мире, как в скорлупе. Освободившись от нее, я вдруг увидела, что люди живут духовно богаче и интересней: есть у них любимая работа, цель в жизни. А я мечусь, убегаю сама от себя. Уже третий десяток, а никакой профессии, никакого таланта.

— Быть женой летчика тоже профессия. Кстати, к талантливым в этой должности судьба благосклонна. — Он улыбнулся. Улыбнулась и Лена. — Слушай, а не пригласить ли нам в гости моего ведомого? А то как-то нехорошо получается: в воздухе вместе, а на земле врозь. В авиации так не положено.

— Какого ведомого? — Руки Лены скользнули по локтям мужа и опустились.

— Ты, наверно, помнишь его — лейтенант, который с тобой знакомился. А потом почему-то сбежал. — Калинкин испытующе глядел на жену. «А может, спросить ее напрямик, развеять все сомнения? Но если его подозрения окажутся пустыми вымыслом, не простит оскорбления. Нет, спрашивать нельзя», — решил он.

— Как же, помню, — ответила Лена после небольшой заминки, чтобы не выдать волнения, прошла к окну, отворила створку и, облокотившись на подоконник, посмотрела на улицу. Было жарко и душно. На дороге лежал мягкий и горячий слой пыли. Кажется, вот сейчас разворошит эту пыль, закружит упругой спиралью лихой наскок ветра и заслонит она серым занавесом дома напротив. А когда посветлеет воздух, появится вдруг с пустыми ведрами мальчишка с выгоревшими на солнце волосами, и Лена, узнав в нем Ваню Климачова, спрячется за простенок…

Но перед ней не те дома, не та улица. И сколько ни кружи пыльная буря, уже никогда не увидеть того парнишку с голубыми глазами. Вырос парнишка, летчиком стал…

— Гости твои мне нежелательны, Юра. Ты не обижайся, пожалуйста, но я при них чувствую себя лишней… Не привыкла пока приглашать гостей.

— Я и не думал обижаться, с чего ты взяла? — попытался удивиться Калинкин, но это у него получилось неумело. — Давай уйдем гулять на целый день. Возьмем соли, луку зеленого и черного хлеба.

Собрались быстро, но уйти не успели. Вошла Нина Ивановна Кортунова, жена замполита. Худенькая, невзрачная, она, казалось, была воплощением грусти, причину которой вряд ли кто мог объяснить. Не мог объяснить и Калинкин. Нехорошо копаться в чужих судьбах, когда тебя об этом никто не просит. В полку, где он до этого служил, жену замполита звали «замполитихой», а жену командира полка «командиршей». Здесь почти все так же: и командирша есть, и начпродиха, а вот эту женщину с непроходящей синюшностью под глазами и ранними морщинами почему-то замполитихой не звали. И в глаза, и за глаза своим именем — Нина Ивановна.

— День вам добрый, — сказала она, увидев собравшихся уходить Калинкиных. — Извините, что не вовремя.

— Очень даже вовремя, — радушно улыбаясь гостье, ответила Лена. — День такой длинный — не знаешь, куда себя деть. Проходите! Мы угостим вас кофе.

— А у вас уютно. — Нина Ивановна прошла в комнату вслед за Леной, оглянулась. — Вы, Юра, должны быть благодарны жене за этот чудесный уголок.

— Шагаю в ногу со временем, Нина Ивановна. Вот звукоизоляцию с Леной соорудили, — указал Калинкин на ковры на стенах. — Машина по дороге проезжает — дома ни звука, труба позвала на охоту — не слышу, ну а на полеты меня и звать не нужно — ни одна звукоизоляция от их позывных не укроет.

— А мне любопытно, Юра, являешься ли ты на позывные Лены, когда она из звукоизоляции, как ты выразился, пыль выбивает?

— Разумеется, Нина Ивановна. Семейный человек обязан, куда денешься, осваивать домашние профессии. Лена может подтвердить, выбивала из меня неплохой получается. Между прочим, каторжная работа!

— Так уж и замучился? — с легкой иронией переспросила Нина Ивановна. — Глаза-то лукавят, ой лукавят!

— Он шутит, — заняла сторону Кортуновой Лена. — Дома он не переработает: помыть посуду его не уговоришь — не нравится, ковры скатать, чтобы полы помыть — что вы! — хоть не проси!

— Отказывается?

— Да нет, — замялась Лена, — не отказывается, но делает все с таким видом, что в другой раз и просить не будешь.

Нина Ивановна по-матерински ласково посмотрела на хозяйку.

— Пусть не покажется тебе странным, Лена, но мне порой становится жалко мужа, когда он в выходной день что-то делает по дому. Подумаю, сколько он на работе сделал за трудовую неделю, и отрадней становится видеть его лежащим на диване с газетой или книжкой, а еще лучше — знать, что он с товарищами на охоте. Он так хорошо себя чувствует после охоты! Так что с домашними делами лучше управляться самой.

Лена порывисто встала, звякнула кофеваркой на подносе и, ни на кого не глядя, раздраженно проговорила:

— Не завидую печальной женской участи — попасть в глушь и состоять при муже домработницей. Вот вы, Нина Ивановна, — Лена энергично повернулась к Кортуновой, — неужели вы не жалеете, что всю жизнь, как я слышала, прожили в местах, похожих на Красные Маки? Вы давно отвыкли от высоких потолков, вы разучились видеть людей по-настоящему модно одетыми, вы разучились ходить в туфлях на высоком каблуке и при первом случае поскользнетесь на паркетном полу театра. Я не боюсь работы, я выросла в деревне. Но ведь была у меня еще и мечта — увидеть город, ходить в театр, учиться. А теперь, сверяясь по вашей судьбе, ничего этого не будет!

— Лена! — запоздало предупредил Калинкин.

А Лена с непонятным упрямством смотрела то на мужа, то на Кортунову. Должно быть, в этот момент ей было безразлично, от кого услышать упрек за свою несдержанность. Какая-то неосознанная, необузданная ярость проснулась в ней и бешено рвалась наружу. И уже не было сил удержать ее…

Нина Ивановна сделала чуть заметное движение, чтобы встать, но, видимо, что-то удержало ее. Она заговорила тихо, ни на кого не глядя:

— Очень многое фильтруется временем. В молодости, попав с мужем в отдаленное от городов место, я плакала от скуки и безделья, от грязи на улице и от низкого потолка в старом армейском клубе. Трудно было привыкнуть ко всему этому бывшей горожанке. Но привыкла. И не столько привыкла, сколько поняла всю важность и значимость своей жизни не просто как домохозяйки, а необходимой опоры мужу — командиру и защитнику Родины. Приходилось и работать, но я никогда не забывала о той неразрывной цепочке, которая связывает меня, мужа, его самолет и небо. Эта цепочка как электрический провод: оборви его — и лампочка погаснет…