Василий Кондрашов - Небо выбирает нас

— Я тоже буду стоять. Вместе с тобой. Но ради чего? Он непонятный, скрытный, что ли, человек. В нем что-то есть…

— Вот именно, — перебил Белогурова Кортунов, — чего мы оба с тобой не знаем.

— Узнаешь, когда из-за него на весь полк ЧП ляжет! Лучше оставим этот разговор, не для того я к тебе пришел.

— Да, ты же с новостью. Выкладывай.

— Скоро самолеты новые получать будем.

— Они у нас и так новейшие.

— Нравится тебе сегодня перебивать, замполит! — шутливо заметил Белогуров. — Новые самолеты — для нового профиля работы полка. Станем мы теперь истребительно-бомбардировочным полком.

— Так и не уйду на пенсию просто истребителем. Трудная задачка для нас, Вадим. И все же с новостью этой мог бы и повременить. Не к спеху, новость не из приятных…

В дверь постучали.

— Войдите, — отозвался Кортунов.

Пришел солдат, нерешительно затоптался у порога и приложил ладонь к козырьку фуражки.

— Товарищ подполковник, — обратился он к Кортунову, — мы пьесу поставили. Сегодня генеральная репетиция. Комитет комсомола просит вас присутствовать.

— Хорошо, я приду.

Когда солдат вышел, Белогуров заметил:

— Могли бы и без тебя обойтись.

— И обойдутся. Но зайти не помешает.

— Вот вечно так, — возмутилась Нина Ивановна, — только придет с работы — и уходит.

— Я скоро, Нина, — ответил Кортунов.

— Знаю твое «скоро», — с обидой сказала Нина Ивановна, закрывая дверь за мужем и Белогуровым.

И вот опять в комнате тишина. Как надоела она Нине Ивановне! Она не любила тишину в доме, она ненавидела ее за то, что в ней всегда таилось тягостное ожидание мужа с работы, с полетов. И хотя в комнате и на улице было тепло, Нина Ивановна зябко накинула на плечи шерстяной платок и стала складывать газеты, оставленные мужем на диване.

За час до начала репетиции танцевального кружка Климачов пришел в пустой клуб, закрыл занавес, чтобы отгородить зрительный зал от сцены, и в нетерпеливом ожидании зашагал по чисто вымытым доскам. Слабый электрический свет от маломощной лампочки под потолком едва достигал пола, и на сцене затаился полумрак, который бывает в теплый летний вечер.

Непривычная тишина в зале и тусклый свет усиливали чувство беспокойства.

Чуть слышно стукнула входная дверь. Климачов резко повернулся на шум, сделал несколько настороженных шагов к ступеням в зал и остановился. Край зеленого занавеса отогнулся, и на сцену, пугливо озираясь, взбежала Лена Калинкина. Заметив Климачова, она будто бы обрадовалась, что он один.

— Все-таки ты пришла, — с какой-то предрешенностью проговорил Климачов. И было неясно, рад он или эта встреча тревожит его.

Климачов помог Лене снять плащ, мельком подумав, что перед ним совсем не та девчонка, которую он знал в школе, а похожая на нее женщина в строгом сером костюме, с высокой прической, которая делает ее немного надменной и чужой.

— Ты считаешь, это нормально?

— Возможно, если, конечно, ты не назовешь прошлое детством, — сказал Климачов и посмотрел прямо в глаза Лене. Она не отвернулась, не смутилась, лишь уголки губ дрогнули и замерли на секунду.

— А ты не изменился, — тихо ответила Лена, — такой же упрямый и безрассудный. И ничего не хочешь признавать. В нашей жизни многое изменилось.

— Да, ты права. Сложную формулу задала она, — чуть раздражаясь от спокойной рассудительности Лены, сказал Климачов.

— Но я и в школе не любила сложных формул, да и теперь я к ним еще не привыкла.

— Можно подумать, что я могу поделиться с тобой жизненным опытом.

— Мне кажется, он уже ни тебе, ни мне не поможет. Лучше расскажи, как у тебя на службе.

— Служба как служба. Мой самолет всегда со мной, — хмуро ответил Климачов, догадываясь, что Лена не расположена разговаривать об их прошлых отношениях. Да и настоящих. Сказала об этом, как диктор о погоде, не испытав и малейшего волнения.

— Однажды я подумала, что в этот край ты попал не случайно…

— Ты недалека от истины. — Климачов подошел ближе к Лене, и тень, лежавшая на ее лице, отступила и открыла глаза, большие и грустные. Он в растерянности стоял перед ней и нервно крутил пальцами верхнюю пуговицу на тужурке. — Я лишь сейчас, в эту минуту, представил себя неудачливым пассажиром, который догоняет последний вагон поезда, уже набравшего скорость. И чем дольше длится это неравное состязание, тем заметней увеличивается между нами неодолимое пространство из километров и времени. И ты уехала с этим поездом, не захотела сойти, когда он тронулся.

— Я никого не видела, кто бы бежал за моим поездом.

— А теперь?

— Теперь нас четверо.

Климачов вспомнил о жене. Лена заставила вспомнить. Валя вдруг встала рядом с ним, встала зримо и неотступно. И что казалось странным, ни укора во взгляде, ни отчаяния, лишь молчаливое ожидание в глазах. И Климачов подавленно отвернулся и отступил к занавесу.

— А еще я хотела тебе сказать, ты обычно был верен своему слову, — задумчиво, словно решая какую-то трудную задачу, проговорила Лена. — Я приходила в тот вечер на речку… Было темно и страшно.

— Я… я тоже приходил. Видел тебя. Ты верно сказала — было темно и страшно.

Лена, почти неслышно ступая по серому дощатому полу, подошла к Ивану и остановилась, откровенная и беззащитная в своем душевном порыве. Ее теплые робкие пальцы легли ему на висок и медленно заскользили по щеке.

В это время послышалось тяжелое буханье шагов по ступеням сцены. Оглянувшись, Климачов заметил, как колыхнулся занавес. В зале громыхнуло неосторожно задетое кем-то кресло. Поспешно отдернув край пропыленного плюша, Климачов увидел знакомый затылок Калинкина под голубым околышем фуражки, который тут же исчез за входными дверями. Он даже засомневался: был ли здесь Калинкин, или ему просто почудилось?!

Климачов метнулся к выключателю, и сцена наполнилась ослепительно ярким светом. На секунду зажмурившись, он с отвращением подумал о своей трусливой суетливости. Особенно бесил его насмешливый, как показалось, и совершенно спокойный взгляд Лены. Может быть, она ничего не заметила? Ну конечно, она же слышала только шум шагов, еще не зная, кому принадлежат они.

— Что же ты… Иди встречай свою самодеятельность, — кивнула Лена в сторону занавеса, за которым Климачов и на самом деле услышал голоса и гулкий топот ног.

Щурясь от яркого света, на сцену одним прыжком ворвался, на лету распахнув занавес, Виктор Можеров.

— Гаси прожектора — девчата идут! Сценарий о любви разыгрывать будем!

— А где ваше «здравствуйте»? — кокетливо спросила Лена.

— О, Елена Павловна! Тысячу извинений! Для вас дважды, нет — трижды мое здравствуйте. Я же вас так люблю — задохнуться можно!