Александр Апасов - Разгуляй

Мы стояли у днепровской кручи и вслушивались в певучую тишину старого парка. Внизу серебрился Днепр, а впереди сказочным чудом — каким-то неведомым Китежем — расстилался залитый электрическими огнями ночной Киев… Сказочный Китеж пришел в голову главным образом по созвучию с Киевом, но мы начали фантазировать про омуты и лесные чащобы, про ведьм, леших и всякую подобную нечисть.

— А вон на те плешины по ночам, наверное, вылезают русалки, — показал я на желтые днепровские отмели.

— А что такое «плешины»? — переспросила Зоя.

— Плешины? — удивился я. — Ну это значит лысины. А вообще плешинами называют еще и такие, например, клочки земли, где не взошли посевы или выгорела трава. Словом, там, где лысина. Вот среди полноводного Днепра тоже лысины, где нет воды. И на них вылезают по ночам русалки…

— Все понятно, — улыбнулась Зоя.

— А где-то среди этих плешин есть главная, — продолжал я, — про которую Гумилев писал Ахматовой: «Снеси-ка истому ты в днепровские омуты — на грешную Лысую гору…»

— «Грешная Лысая гора» — это перед Выдубицким монастырем. Там, где мы… — Зоя не договорила, а меня будто током ударило.

Вот уже больше часа, фантазируя о всякой нечисти, пытаюсь отвлечься я от навязчивых мыслей.

«…Что мне нужно от этой девочки? И зачем, набродившись с ней и насмотревшись всяких диковин, все еще не отпускаю ее и тревожу этой ночной прогулкой? Я встретил Таню — и нам было очень хорошо, и завтра я буду с ней… А что Зоя? И зачем ей это испытание? Она увлечена неожиданной встречей, а может, просто оглушена нашими «профессиональными» разговорами. Она, наверное, даже не знает, что делает. Быстрота и неожиданность венчают дела — только, к сожалению, чаще всего в ущерб кому-нибудь. А я, зная все это, веду ее на днепровскую кручу да еще стишки волнующие читаю. Хорошо, хоть из гостиницы ушли. А зачем приходили? Видите ли, на улице было неудобно вести «умную, интеллектуальную беседу» — мешали люди. Ишь ты, нашелся. Но ведь не пошел ты с ней ни в кафе, ни в парк, где можно было бы разговаривать о чем угодно. Нет, ты повел ее в гостиницу. Но ведь и до гостиницы ты целовал ее…»

На меня нашло покаянное настроение: я чувствовал себя неправым по отношению к Зое. Она была такой милой, трогательной, внимательной — может быть, даже любимой. Только нет, любимой она не была. В этом я не мог обмануться. Если любимой, то тогда почему весь день чувствовал я на себе укоризненный взгляд Тани? А если не мог обмануться, то почему мне сегодня было так хорошо, так спокойно и уютно? И почему мне не хочется отпускать ее? Словом, сплошные «почему». Я метался в кругу этих бесконечных «почему» и чувствовал себя как тот мальчик, который много лет назад впервые столкнулся с громадой сложного, веками не разрешенного вопроса жизни, вопроса такого колючего и неуемного, такого повседневного и исключительного, такого милого и жестокого. Мальчик споткнулся на первой ступеньке и не знал, как быть. Потом шел по лестнице лет и опять спотыкался. И вот опять споткнулся и, как тот мальчик, мучается и не знает, как же все-таки быть.

А как быть, если мы, словно дети, совершенно искренне восторгались красотами, которые открывал нам древний город, если мы с полуслова понимали, что́ в коллекции Ивана Афанасьевича подлинное, а что́ от лукавого, если мы, выйдя из этой пыльной лавки древностей, вдруг снова увидели над собой до ослепительности чистое голубое небо, если мы, набродившись в шумных людских потоках, захотели побыть наедине… Да и вообще вопрос о том, как быть людям, если им хорошо вдвоем, — вопрос риторический.

И мы остались вдвоем… Над нами голубело чистое небо, нас ласкало нежными лучами уставшее от дневной работы, медленно бредущее к горизонту солнце. Мы бродили среди поросших колючим кустарником песчаных круч до самого заката — позднего киевского заката, когда полнеба окрашивается алым светом вечерней зари. Мы любовались дальними монастырями, останавливались у заброшенных соборов, которые встречались на нашем пути. Дорогу к знаменитому Выдубицкому монастырю преградила огромная песчаная круча — как сказала потом Зоя, это и была та самая «грешная Лысая гора». Конечно, ее можно было и обойти, вспомнив известную заповедь, но мы не задумывались, умно или глупо поступаем. Мы были одержимы порывом идти и идти навстречу тому, что открывает нам древний город, и мы полезли в гору.

Тропинки были узки и извилисты. Но, взобравшись, мы были вознаграждены за свое безумие и одержимость чудесным видом на приютившийся вдали Выдубицкий монастырь… Наперегонки побежали вниз, но бежать рядом было неудобно, и мы по очереди съезжали по песку, как по ледяной горке, со смехом подхватывая друг друга, когда кто-нибудь из нас неудачно скатывался или спотыкался. Холмы Лысой горы были покрыты жухлой травой, бурьяном, кустарником, и мы, сбегая вниз, хватались за ветки и стебли растений, чтобы удержаться на ногах. Вот сбежал я и оглянулся: Зоя добежала до куста, у которого нужно было приостановиться, потому что тропка резко виляла в сторону. Зоя на бегу ухватилась за куст, но ветка обломилась. Не в силах преодолеть инерцию бега, она очутилась на краю обрыва. В один прыжок я подскочил и на лету поймал ее… Все произошло в какую-то долю секунды: я подхватил Зою, она машинально обняла меня за шею, и я крепко прижал ее к себе…

Потом мы не спеша брели по холмам, останавливались, чтобы полюбоваться городом, в алых лучах заката, окрасившего горизонт, и снова шли. Нам ни о чем не хотелось говорить, мы просто любовались красотой… У заброшенной церкви было выломано окно. Мы подошли и заглянули внутрь: сыростью и запустением повеяла на нас зияющая пустота поруганного и преданного забвению храма. А вокруг тишина — и такой пылающий закат. Но мы смотрим не на церковь и не на разлившееся по небу марево — мы глядим в глаза друг другу. И губы наши тянутся навстречу. Но странно, я не чувствую поцелуя, он кажется мне каким-то ненастоящим, будто целуемся не мы, а целую я… Потом мы прошли в ботанический сад и еще долго бродили там по пустынным дорожкам. Смеркалось, но нам было хорошо и не хотелось расставаться. Наконец мы вышли в город и, подхваченные людским потоком, встрепенулись и опять заговорили. Однако настроение, навеянное путешествием, все еще не хотело покидать нас, как не хотел гаснуть этот фантастически алый закат… А вокруг шли люди. Начинался тот час, когда весь Киев выходит на улицы и сплошными потоками движется на Крещатик. Мы взяли такси и поехали в гостиницу.

И вот мы снова над обрывом. Только теперь внизу серебрится Днепр, а дальше — огни, огни, огни — ночное сияние великого города… Зоя, как мне показалось, нервно обеими руками откинула назад тяжелые, ниспадающие на плечи волосы, потом поднесла палец ко рту — видимо, хотела что-то сказать, но промолчала.