Александр Апасов - Разгуляй

— Ну уж позвольте! Это вы, гуманитарии — вы ведь гуманитарий? — недопустимые вещи делаете… Нельзя же, в конце концов, разменивать ценности на мелкую монету!

— В каком смысле?

— А в смысле — ну что такое Карева? Это уж, извините… Разве я не прав?

— Думаю, что не правы. Карева — очень интересная певица, особенно в жанре жестокого романса… А запись мы делали исключительно для сравнения. Была передача о русском романсе. И «Утро туманное» там исполняли и Штоколов, и Обухова, и Карева.

— «Утро туманное», по-вашему, жестокий романс?

— Да нет же. Передача была о русском романсе вообще, — пояснил я.

— Ой, всё-то вы мудрите, — снисходительно заключил Костя, будто бы произнося в подтексте: «Э-э, шалунишки».

Я заметил, что Мила после моего упоминания о Митьке ушла на кухню и в разговоре участия не принимала, хотя, конечно, слышала все, о чем мы говорили. Валя и Лора тоже вели себя как-то странно и беседы не поддерживали, что я отнес к нашему недостаточному знакомству.

— Так где же изволит быть наша распорядительница? — опять засуетился Костя. — Я готов, а она отсутствует.

— Я открываю консервы, — ответила с кухни Мила. — Леня, помоги мне, пожалуйста. Костя, а ты иди в магазин.

— Может, ты хоть сеточку мне выделишь или напутственное слово скажешь? — не унимался седеющий говорун.

— Сетка в прихожей. А покупай на свое усмотрение.

— Ну, спасибо на мудром слове…

Я вышел из кухни, где приготовился открывать консервы, и хотел было идти с Костей, но он загородил мне дорогу и начал свои бесконечные «уж позвольте»… Наконец он ушел, а Мила позвала меня и сказала, что умышленно выпроводила Костю в магазин, чтобы без него поговорить о наших. И еще она посоветовала мне лучше не спорить с ним и, главное, не заводиться. Я ничего не понимал в этой ситуации, но чувствовал, что отношения здесь сложные.

Мила расспрашивала меня о московских новостях, о Ляле и ее семейных неурядицах, о которых я едва ли мог сказать что-нибудь вразумительное; о Мартове и его сыне Митьке-маленьком — здесь, как мне казалось, я мог дать исчерпывающую информацию, но на поверку выходило, что Мила куда осведомленнее. Словом, из этого короткого разговора я уяснил для себя больше, чем вроде бы должна была узнать от меня Мила.

Костя принес водки и гамзы. Мы сели за стол — разговор оживился.

— Ленечка, грибков! Своего засола, только уже остатки…

— Неужели в Киеве есть грибы? — удивился я.

— Еще какие!

— Позвольте, а как же! Ведь здесь… — и Костя начал объяснять то, что нужно знать о растительности Приднепровья.

— Ленечка, а ты удачно приехал. Мы ведь только позавчера вернулись с картошки. Еще не успели руки отмыть, — перевела тему разговора Мила.

— Специально распорядился приурочить начало Декады к вашему возвращению, — улыбнулся я.

— Нет, не совсем удачно, — вмешалась Валя. — Ему позавчера и нужно было прийти, когда мы уничтожали грибные припасы.

— Вот это не учел. Ну что ж, придется наверстывать упущенное. Кстати, я вчера звонил вам и не дозвонился.

— А вчера вся «колония» была у Разумовских.

— Я вижу, вы тут не скучаете. Что ж, выпьем за ваше веселое времяпрепровождение!

— Узнаю старого тамаду! — радостно вскрикнула Мила.

…За разговорами да под грибочки быстренько опорожнили принесенные Костей бутылки. Мы только вошли во вкус, как питье кончилось. В застолье Костя опять пытался манерничать, но среди нашего веселого пиршества он как-то терялся, да и не хотелось обращать внимание на его выверты. В основном говорили Мила, Валя и я. Костя делал замечания походя и перекидывался отдельными репликами с Лорой. Застолье шло своим чередом, но отсутствие водочки уже давало о себе знать. Я вызвался сбегать в магазин. Костя сначала отговаривал, убеждая знать меру, но, когда я сказал, что «меры», то есть ведра, мы еще не выпили, согласился проводить меня до дежурного магазина, который вот-вот должен был закрыться… Очень горько раскаивался я потом, что исключительно в пику занудной умеренности Кости настоял на этой экспедиции.

Пока собирались, магазин и в самом деле закрылся. Огромная толпа на все лады увещевала сторожа «пропустить на одну только минуточку». Но сторож, как ему и положено, был неумолим и твердил, что уже сняли кассу. Мы протиснулись сквозь толпу, и Костя попросил пропустить «гостя из Москвы». Сторож недоверчиво осмотрел меня, а я просунул в щель чуть приоткрытой двери свое удостоверение с предусмотрительно вложенной в него рублевкой и очутился в магазине. С нескрываемой завистью смотрели на меня страждущие, когда выходил я с двумя бутылками «Московской». Еще больше удивился Костя:

— Ну-ну, не много ли? Порядочно изволят пить в Москве.

— Умеренно, — с напускной небрежностью бросил я, а потом, чтобы позлить его, добавил: — На сегодняшний день выдвигаю лозунг: «Московскую» пить по-московски!

Мы вернулись в квартиру, и Костя сообщил мой девиз присутствующим.

— Да ведь все мы здесь москвичи! — как-то в сердцах бросила Мила.

— Бывшие, бывшие. Это вам постоянно следует иметь в виду, — назидательно, педагогичным тоном ввернул Костя.

— К сожалению…

— Может, нам пригласить гостеприимных киевлян? — предложил Костя. — Я позвоню Козачку…

Мы продолжали пировать, и я сначала не замечал, что реплики Кости становятся все язвительней и обидней, а когда пришел Козачек — здоровенный мешковатый парень с красным лицом, страсти уже кипели вовсю.

По-моему, скандал начался из-за того, что Костя стал задевать гуманитариев. Конечно, мне нужно было вспомнить совет Милы и не связываться с Костей, но, видимо, винные пары ударили в голову, и я, вместо того чтобы оставить без внимания его подковырки, ответил злой эпиграммой. А Костя, подзадоривая меня, заметил, что на стихотворные выпады не реагирует, ибо искусство, как область бесполезная и никому не нужная, его не трогает. Мне бы тем более проигнорировать эту выспренность — и дело в шляпе. Но я шутя бросил реплику — для чего же, мол, тогда существуют творческие союзы? Вот тут-то Костю и понесло… Он заявил, что профессиональное искусство — это чистейшей воды тунеядство, что в наше время художник-профессионал — невежда, потому что он далек от насущных проблем века, и в первую очередь от технического прогресса, что искусство должно быть предметом досуга людей технически грамотных, — досуга, включая не только моменты постижения искусства, но и создание произведений. Словом, джинн техницизма выскочил из бутылки. И обиднее всего, что это был не подлинный джинн — злой, горячий, яростный, а вялый, отработанный пар лет пять назад прошумевшей дискуссии.

Понимая, что спор этот пустопорожний и бесконечный, я резко, а может быть, даже и грубо оборвал Костю и, чтобы поставить последнюю точку, решил прибегнуть к неопровержимой, как мне казалось, истине. Я начал развивать свою излюбленную теорию о преимуществе общественных наук в формировании личности по самой сути этих наук — гуманитарных, человеческих. Я утверждал, что призвание к естественной науке рано или поздно проявится, если, разумеется, это природный дар. Но для того чтобы быть хорошим специалистом в той или иной области, человек должен обладать запасом общественных — гуманитарных — знаний. Допустим, философия оттачивает диалектику мышления; литература, искусство, художества способствуют развитию человеческой фантазии; и уж совершенно непреложно знание законов исторического развития. Словом, гуманитарные знания в какой-то мере можно сравнить с катализатором технического прогресса.