Александр Апасов - Разгуляй

В какой-то момент среди нашего тарарама наметился было некоторый спад температуры: в компании появилось новое лицо — Ариадна.

— Это и есть Ариадна. Помнишь, я говорила тебе о ней в Москве? А это ее работы, — Мила показала на две темперные картины.

Я взглянул на вошедшую, на висевшие над пианино пейзажи, услышал имя — Ариадна! — и словно прозрел внутренним зрением… Ну, слава те господи! Вот уж воистину — дэус экс махина! [1] Бог из машины (лат.) . Конец этому осточертевшему — тупейшему и тупиковому — спору! Смена заигранной пластинки, душераздирающе буксующей на одной и той же визжащей ноте. Неожиданное появление сказочной Ариадны представилось мне неким подобием путеводной нити, выводившей нас из мрачного лабиринта словоблудия, из надвигающегося с каждой минутой скандала, который, судя по тону, мог принять самые крайние формы. Непримиримость позиций усугублялась личной неприязнью, и в довершение ко всему мы были изрядно пьяны.

Но, видно, имя Милиной подруги столь же двойственно воплощало трагическую судьбу мифической Ариадны — символа одинокой тоскующей женщины, что, полюбив Тезея, помогла ему одолеть чудовищного Минотавра, а затем была коварно покинута своим возлюбленным на пустынном острове Никсосе. Так и наша Ариадна будто бы повторила в сегодняшней, слишком уж обострившейся реальности лишь финал древней легенды. Правда, вывод этот пришлось сделать уже задним числом. А тогда, на квартире у Милы, я увидел миловидную женщину лет двадцати пяти — тридцати. Иссиня-черные волосы кое-где прорезаны сединой, в узких темно-карих глазах застыла грусть, не пропадавшая даже тогда, когда Ариадна улыбалась. Две глубокие борозды пересекали ее невысокий лоб, а множество тоненьких-тоненьких ниточек паутиной разбегалось у глаз. Но больше всего меня поразили резкие складки, залегшие у тонких губ, — они говорили либо о жестокости, либо о глубоком пережитом горе.

Мы выпили за знакомство Козачкова спирта, и я заговорил об Ариадниных работах. И, как назло, разговор опять вернулся к вопросу о профессионализме в искусстве.

— Между прочим, вот посмотри… — снова начал Костя.

— Я думаю, нам не придется пить на брудершафт, — резко перебил я, когда он обратился ко мне на «ты».

— Ишь ты! — взвился Костя. — Научился хамить, соблюдая этикеты! А между прочим, вы… Нет — ты, ты, ты! Ты еще сопляк передо мной! Доживи до моих седин!

Но в это время я вскочил в таком бешенстве, что не знаю, чем бы все это кончилось, если бы я не услышал — да, да, именно услышал, я ничего не видел, кроме вскочившего мне навстречу Кости, — если бы я не услышал пронзительный голос Милы:

— Как не стыдно! Как не стыдно! Ты совсем потерял все человеческое! Подлец! Горе-ученый! Истерик… — И, зарыдав, Мила выбежала из комнаты. Я и Ариадна бросились вслед за ней.

— И все-таки я договорю, — кричал вслед нам Костя. — Вот Ариадна — и на производстве трудится, и живописью занимается. Так вот и надо… А вас всех — на хлеб и воду! Тунеядцы!..

Мы шли по улице и успокаивали Милу. Нас догнала Валя… Знал бы Костя, что, желая досадить мне, он ударил в самое больное место Ариадны, у которой катастрофически падало зрение от работы копировщицей в конструкторском бюро…

…— Что-то огня нет, — сказала Мила, глядя на окно третьего этажа. — Странно, мы ведь договорились. И Галка должна подойти.

Вчетвером стояли мы у подъезда и гадали, почему не светится окно. Рядом на лавочке вели свои бесконечные пересуды домовые кумушки. Одна из них прояснила положение:

— В нашем подъезде свет отключили…

И тут мы обратили внимание, что ни одно окно от первого до пятого этажа не светится, лишь в некоторых едва теплились слабые отсветы. Шумно комментируя «мрак и невежество», мы на ощупь по темной лестнице поднялись на третий этаж. Звонок тоже не работал, и на наш стук в пролете двери предстала со свечой в руках хозяйка дома. Сначала заговорили все разом, а потом Мила сделала жест в мою сторону и отрекомендовала:

— Леня Ланской — герой школьного романа, обитатель благословенного Разгуляя. — Я невольно улыбнулся не только на шутливое представление, но и на перехваченное Милой мое словечко «благословенный». — А это Таня — архитектор и тоже, как и мы, грешные, бывшая москвичка.

— Ира, — протянула руку хозяйка дома.

— Обладатель штаб-квартиры «московской колонии», — добавила Мила.

Мы вошли в комнату, и от движения воздуха легкими мотыльками затрепетали огоньки свечей, и причудливые полуразмытые тени побежали по стенам. Теплом домашнего уюта повеяло на нас. И то, что в доме отключили свет, оказалось приятным сюрпризом.

— А вот и Дунечка! — в один голос воскликнули Мила и Надя и бросились обнимать шагнувшую им навстречу круглолицую пышнотелую деву. — Знакомьтесь: наша Галочка-Дунечка. Прямо из Европ…

— Уж и не говорите, не говорите, милые девушки, — в такт подругам затараторила Галочка-Дунечка, изображая кокетливую нэпмановскую барыньку. — Навидалась всего, насмотрелась, истомилась — едва с голоду не померла.

— Сейчас мы приведем тебя в чувство.

— Поворачивайся-ка порасторопней да помогай на стол собирать. Небось обленилась в Европах-то…

— Уж и не говорите, не говорите, милые девушки. Уж так там тошно, так тошно — и слова-то родного не с кем сказать. Насилу домой добралась. С горя четыре кило в весе потеряла…

— Сашенька, доиграй с дядей Леней, — обратилась Галя к мальчику лет десяти-одиннадцати, с которым она играла в шахматы, и отправилась на кухню.

— А вы играете в шахматы? — спросил меня мальчик.

— Почти не играю… Да ты ведь, наверное, чемпион, — пошутил я, глядя на его умное сосредоточенное лицо.

— Нет, я только второй год в клуб хожу. Я средне играю.

Пока женщины собирали на стол, я безнадежно проиграл Ириному сынишке три партии.

— Да, вы неважно играете… Может быть, в шашки лучше? — участливо спросил он.

— Я и в шашки играю так же плохо.

— Давайте все-таки попробуем!

— Сашенька, ты, наверное, уже замучил дядю Леню, — предупредительно сказала Ира.

— Мы еще одну партию сыграем. Я уроки все равно не могу делать без света, — немного волнуясь, говорил Саша. В его разговоре ощущалась какая-то рассудительность не по летам. Она чувствовалась в его умных глазах и недетской неторопливости.

— Сашенька, ты сыграешь еще одну партию, а потом возьмешь свечу и пойдешь заниматься, — строго сказала Ира.

— Я не могу при свече, мне темно, я плохо вижу, — упирался мальчик.

Партия в шашки была проиграна мною так же легко, как и три шахматные. Саша снова стал сокрушаться, придумывая всякие оправдания, чтобы поддержать мою репутацию. Он утешал меня, что успех в шахматах зависит от постоянных упражнений, от решения шахматных задач, а я выслушивал его рекомендации, словно мы поменялись возрастами… Но вот накрыли на стол, и мой шахматный урок кончился. Как единственного мужчину меня посадили на председательское место, а Сашу отправили в другую комнату. Мы сидели и слушали рассказы Галочки-Дунечки.