Александр Апасов - Разгуляй

Но пока мы только подружились. Вчетвером сидели на лекциях, вчетвером готовились к занятиям, вчетвером весело коротали наш непродолжительный досуг вечерников. Главным средством нашего сближения был смех, поводы для которого изобретать особенно не приходилось, потому что наш средний возраст определялся восемнадцатью годами, которые всерьез еще ничем не были омрачены, но зато преисполнены самых светлых и радужных надежд на будущее. Каждый из нас приходил на занятия после работы, которая на первых порах по большей части была случайной, а потому и нежеланной, а потому и составлявшей теневую сторону нашего бытия по сравнению с бытием студенческим. Приходя на факультет, мы попадали в свою стихию и давали выход всей необузданной восемнадцатилетней радости. Сейчас даже трудно сказать, чему мы так много и так обильно смеялись. Однако стоило нам сойтись вчетвером, как нашим смехом оглашались раздевалка или коридор, Моховая улица или подземный переход у Охотного ряда; стоило нам вчетвером появиться в аудитории или тесной факультетской читальне на третьем этаже, как вокруг нас образовывалась «мертвая зона», потому что заниматься в нашем присутствии было невозможно. И вместе с тем я помню очень немного случаев, когда кто-нибудь обижался на нас за нарушение порядка, — настолько наш смех и наши дурачества были естественными, непринужденными и заразительными. Это был натуральный «балаган», — кстати, словечко это прочно вошло в наш лексикон и довольно точно определяло состояние нашего безудержного и непритязательного веселья. Что разбирало нас — ума не приложу.

Обычно все начиналось со Светы — с ее трезвой рассудительности, непоколебимого спокойствия и стремления к полной определенности. А еще у нее была слабость к головным уборам, которые обновлялись с периодичностью двух-трех недель. Очередная шляпка служила предметом наших дурачеств ровно столько, сколько ее терпела сама Света. Как только наши шутки начинали истощаться, Рыжикова подкидывала нам свежих дровишек.

— Светик, приветик! — обычно кричал я, встретившись с ней в раздевалке. — В этой кастрюле ты просто неотразима!

— Сам ты чайник! — обиженно огрызнется Света.

Но обижается она только на первую реплику. Тут же на занятиях мы втроем начинаем на все лады обсуждать новую «кастрюлю» и сравнивать ее с предыдущим «грибом». Света сначала сердится, а потом сама подключается к нашей травле. А вслед за «кастрюлей» мы потешаемся над «абажюром», а ему на смену придет «блин», а потом какая-нибудь «амазонка», какой-нибудь «котелок» и всякая иная полуфантастическая абракадабра. Вроде и смешного-то ничего нет, а мы смеемся, шутим и каламбурим. Ко второму курсу мы до того преуспели в своем балагане, что понимали друг друга с полуслова и даже утверждали, что объясняемся между собой не иначе как посредством «третьей сигнальной системы».

Идет зануднейшая лекция по педагогике. Тоска такая, что аж не до шуток. Да и не очень-то не то что словом перекинешься, а даже сгримасничаешь перед всевидящим оком Ольги Кирилловны Гуцковой. «Морской бой» исключается, потому что нужно называть позиции «обстрела» и периодически открывать и закрывать листок, отмечая выстрелы. Даже безобидная «балда» влечет за собой перемещение по столу листка бумаги… Самое милое дело вообще не попадаться на глаза Ольге Кирилловне, то есть не ходить на лекции, а если уж случайно перепутал что-нибудь и попал на первый час, то со второго непременно слиняй, иначе ненароком попадешь в черный список и тогда узнаешь, что такое пе-да-го-ги-ка…

В аудитории гробовая тишина. Слышен даже скрип перьев, звучащих аккомпанементом монотонному унылому голосу Ольги Кирилловны. Я витиеватым слогом, длинно и пространно, чтобы скоротать время, пишу записку Жене с предложением уйти «со второго акта этой мелодрамы», — пишу, изредка глубокомысленно вскидывая глаза на Ольгу Кирилловну, будто бы вслушиваясь в ее содержательную лекцию. Женя рисует в тетради чертиков и тоже время от времени поглядывает на лектора. Света воспользовалась случаем, что мы не отвлекаем ее, и старательно исписывает своим крупным почерком толстую тетрадь… Вальке повезло больше всех — она не пришла сегодня в университет. Я уже полностью исчерпал себя в многословии и пытаюсь улучить момент, чтобы передать записку Жене. Но, как назло, Ольга Кирилловна, видя, что я все чаще и чаще отвлекаюсь от записей и сосредоточенно вслушиваюсь в ее слова, берет меня на лекторский прицел. Я опускаю голову и начинаю отсчитывать в тетради сто черточек, надеясь, что за это время Ольга Кирилловна переключит свое внимание на кого-нибудь другого… На семьдесят третьей черточке я испуганно вздрагиваю от резкого окрика. Лекция прервана: Ольга Кирилловна засекла Галку Давыдову, которая добросовестнейшим образом сдувала конспект по политэкономии и теперь поймана с поличным. Во время этой суматохи я успеваю передать Жене записку. Между тем две фамилии берутся на заметку в штрафной блокнот, обе тетради перекочевывают в портфель Ольги Кирилловны, и лекция продолжается. Теперь уже я рисую чертиков, а Женя читает записку, для отвода глаз водя по ней авторучкой. Потом я вижу, как Женя крупными печатными буквами выводит слово «АГА!». Все ясно, — значит, со второго часа снимаемся.

Со звонком Ольга Кирилловна покидает аудиторию, а мы ультимативно предлагаем Свете быстренько собирать свои вещички.

— Почему? — недоумевает она.

— Потом объясним, — тороплю я. — Скорее собирай шмотки.

— Нет, объясните мне, что вы задумали? — пытается навести ясность Света.

— Второго часа не будет. Тема исчерпана, — дурачусь я.

— Как это исчерпана? Гуцкова ничего не говорила.

— Рыжая, ты проспала всю лекцию! — подключается Женя.

— То есть как это проспала? — еще не догадываясь, что начинается балаган, переспрашивает Света. — Сами целый час прохлопали ушами и еще…

— Наши уши неподвижны и всегда начеку, а вот твои музыкальные, видимо, увядают от педагогики, — принялся я развивать заданную тему. — Ты проспала самое главное.

— Перестаньте дурачиться! Что я проспала? — начинает сомневаться Света. — Что вы придумали?

— Конечно, проспала, — ухватываюсь я за эту ноту сомнения. — На втором часе будет проработка Галки Давыдовой. Ты что, не слышала, что ли?

— Да ничего она не говорила! — настаивает на своем Света, но тут же догадывается по нашим глазам, что мы балаганим, и уже раздраженно кричит нам: — Психи! Вы что, рехнулись?

— Рыжик, давай скорей, скорей! — тороплю я, потому что из 2-й аудитории, где мы уговариваем Свету, нужно идти в раздевалку мимо профессорской, и встреча с Гуцковой при внушительности Светиной клади (она обычно приходила на занятия перегруженная всевозможными покупками, которые не вмещались в ее огромный портфель) не предвещает ничего хорошего.