Александр Апасов - Разгуляй

— Объясните мне, что вы придумали и куда торопитесь? — требовательным тоном настаивает Света.

— На пожар. Видишь, Ланской горит ярким пламенем. Нужно его остудить, — смеется Женя.

— Нет, скажите по порядку: куда вы собрались и почему? — упорствует Света. — Иначе я остаюсь на лекции.

— Ну и оставайся. Постигай педагогические премудрости! Авось пригодятся. А мы пошли, — нарочито перестраиваюсь я на радикальный тон, зная, что Света не потерпит такого обхождения, возмутится и тут терпение ее лопнет.

— Подожди! — она хватает меня за рукав. — Объясните толком, куда вы собрались? Ведь еще политэкономия.

— Вот и оставайся. Послушаешь, а потом перескажешь нам все своими словами, — подначиваю я.

— И с выражениями, — добавляет Женя.

— Только выражайся прилично!

— А ну вас к черту! Скажите наконец, что вы задумали? — Упорство Светы начинает ослабевать.

— Решили пойти в кино! — не выдержав, выпаливает Женя.

— Куда, какой фильм и на сколько?

— Знаешь что, Рыжая, с твоей обстоятельностью мы успеем только на вторую серию Гуцковой. Собирайся! — командую я.

— Не кричи, пожалуйста, — обиженно надувает губки Света и начинает складывать пожитки, разложенные на столе и соседних стульях.

Конечно, пока она собирается, мы упускаем время и у самой профессорской сталкиваемся носом к носу с Гуцковой, которая педагогично отчитывает Галку Давыдову, пришедшую с повинной выручать конспекты… В коридоре царит обычная толчея перерыва, и мы имеем полную возможность проскочить мимо Гуцковой незамеченными. Но наша маневренность осложнена двумя портфелями — моим и Светиным, которые тащу я, и громадным свертком — упаковкой елисеевского магазина, — который Света с трудом протискивает в этой толчее. Замыкает шествие Женя, она налегке — с тоненькой клеенчатой папкой. И опять, — может быть, наш багаж не обратил бы на себя внимание Гуцковой, потому что, встретившись с ней взглядом, я не дрогнул и, решив, что отступать уже поздно, пошел напрямик к раздевалке. Но Света, увидев ее и инстинктивно испугавшись, вдруг схватила меня за пиджак и потянула назад. Возникла нехорошая заминка, по которой Гуцкова догадалась о наших намерениях и конечно же поняла, что мы снимаемся фундаментально.

Мне эта встреча стоила того, что на зачет по педагогике ходил я семь раз и взял Гуцкову только на измор. Благо, экзамены я сдавал по индивидуальному плану, а то из-за этого зачета не видать бы мне оплачиваемого отпуска как своих ушей. Но Гуцковой я все же отомстил: в нашем капустнике она была прославлена такой прибауткой:

Ну а с той лекции мы все-таки ушли. Правда, когда мы направились к раздевалке, Гуцкова пошла вслед за нами, рассчитывая поймать нас с поличным. Но мы как ни в чем не бывало прошли мимо гардероба на лестничную клетку между третьим и четвертым этажами, которая служила курилкой и на которой всегда стояла такая плотная дымовая завеса, словно только что закончилась артподготовка генерального сражения. В этой дымовой маскировке переждали мы перерыв, а потом Света чинно приняла из рук тети Поли пальто и, к великой нашей радости, водрузила себе на голову новую, еще не виданную нами круглую красную шляпку.

— Фонарик! — радостно воскликнул я.

— Красный! — подхватила Женя.

— Интригующее зрелище! Светик под красным фонариком! — начал я развивать тему…

Когда вышли из университета, Света положила на скамейку свои пожитки и спросила деловито:

— Ну, так объясните мне теперь, что вы задумали?

— Твое похищение. Только и всего, — засмеялась Женя.

— Мы решили отлучить тебя от университета, — добавил я.

— Нет, серьезно. Я вас спрашиваю, куда вы собрались?

— То есть как куда? Естественно, в «Яр», к цыганам, — как само собой разумеющееся заявляю я.

— Обмывать «красный фонарик», — уточняет Женя.

— Слушайте, я вас серьезно спрашиваю: куда и на сколько мы идем? Только точно.

В общем-то весь смысл нашего дурачества вытекает из этой черты Светиного характера, — не будь она такой дотошной, мы давным-давно все объяснили бы ей. Но Света требует от нас точности и определенности. Вот тут-то мы и начинаем куролесить, хотя прекрасно знаем, что дело вовсе не в дотошности — ей самой в силу олимпийски спокойного характера ничего не стоит опоздать на нашу встречу, допустим, на час-полтора, ее допрос с пристрастием, помимо всего прочего, связан с тем, что Света живет за городом и поэтому связана всевозможными расписаниями. Но это вполне обыденное обстоятельство приобретает в устах Светы такую солидную внушительность, что мы поневоле пускаемся в околесицу. Так и теперь. Мы и сами толком не знали, куда отправиться, и поэтому продолжали дурачиться. Ничего не добившись и потеряв терпение, Света махнула рукой.

— Пошли. Только время зря теряем, — сердито сказала она и взялась за свои пожитки.

— Конечно, зря. Чуть не полчаса уговариваем тебя, — шутливо переиначила Женя весь смысл нашего куража.

— До чего же ты бестолковая, Светик! Терпенье нужно иметь, чтобы с тобой договориться, — с напускной укоризной выговорил я.

— Ничего себе! — возмутилась Света. — Совсем обнаглели! Мало того, что устраивают балаган, да еще обвиняют других.

Продолжая разыгрывать Свету, вышли на Моховую, повернули направо, и на углу улицы Герцена сама собою бросилась в глаза красочная афиша университетского Дома культуры.

— О-о! — обрадованно вскрикнул я. — «Строгая женщина»! Как раз то, что мне нужно для наглядного примера, чтобы влиять на вашу легкомысленность.

— Ты и без наглядного примера оказываешь легкомысленное влияние на окружающих, — воспользовавшись моим косноязычием, заметила Женя. — Даже такая строгая женщина, как Рыжикова, стала пропускать занятия.

— Я хочу на наглядном примере перевоспитывать вас, — уточнил я.

— Вот и перевоспитывай Лисицыну, — отозвалась Света.

— Еще бы! Ты представляешь, во что превратится Рыжая, если начнет подражать строгим киногероиням? — не осталась в долгу Женя.

— Кстати, сегодня нам не дано увидеть более строгой женщины, чем Рыжикова, ибо сеансы — пять, семь, девять, — сказал я, подходя к афише. — Может, пойдем на девятичасовой?

— Нет, это поздно, — возразила Света.

Мы направились к Никитским воротам, оглашая вечернее затишье дружным веселым гомоном… Знакомая и уютная, много раз исхоженная улица Герцена привычно бежала навстречу, маня таинственным полумраком бросавшихся врассыпную переулков, извиваясь меж глыбистыми утесами зданий, озаренных пылающими маяками окон. Здания многое повидали на своем веку, они честно послужили людям, — оттого, наверное, и исполнена их осанка величавого достоинства и степенности. Исконные московские старожилы, они лишены всякой кичливости и парадности. Древние, они не обветшали, а лишь окряжились, вросли в землю. Они не скрипят на ветру о своих недугах, не выставляют напоказ замшелые раны — они на службе. Есть среди них такие, что выстояли в грозном московском пожаре 1812 года, а столетие спустя приветствовали красными знаменами рабочие дружины, шедшие по брусчатке Большой Никитской на последний решительный штурм самодержавия. Они с суровым мужеством ветеранов принимали на себя смертоносный град фашистских фугасок. Они помнят многое…