Александр Апасов - Разгуляй

И все-таки, наверное, каждый год с нетерпением ожидают тех знойных сентябрьских дней, когда снова, как и прежде, огласится многоголосым гомоном эта любимая улица московской юности… Очень любили мы улицу Герцена с ее бурливым клокотанием дней и тихим замиранием вечеров, с привычными древними зданиями и извилистыми лабиринтами переулков, с говорливыми стайками студентов и степенными пенсионерами. Мы бродили здесь словно у себя во дворе, мы чувствовали здесь себя как в своей собственной квартире. Такой она осталась для меня и поныне, и сейчас на ней ощущаешь себя моложе и бодрее.

…Привычно очутились мы у ДК медицинских работников. Там шел очередной спектакль Театра чтеца, отношение к которому у нас всегда было предубежденно скептическим, хотя, честно говоря, мы и не знали толком, что это такое. Походя отпустили какую-то шуточку в адрес театра, и вдруг Света со свойственной ей нетерпимостью к всяким огульным суждениям заявляет:

— А что, может быть, это интересно?

— Тебе, Светик, давно пора осчастливить своим участием эту блистательную труппу. Хватит тебе болтаться по всяким заштатным студиям. Пусть свистнут, и ты не заставишь их ждать! — переиначил я стихотворение Бернса, намекая на программу, которую готовила Света в студии художественного слова. Для большей убедительности я пронзительно свистнул.

— Дурак ты, Ланской! — обиделась Света.

— Не дурак, а свистун, — уточнила Женя.

— Ну вот! Человеку желаешь добра и широкого артистического поприща, а он тебе плюет в душу оскорблениями.

— Это ты ищи себе широкого поприща в своем Студенческом театре, — не сдавалась Света.

— Здесь, Светик, мы выступаем с тобой в разных весовых категориях.

— Ха-ха-ха! — засмеялась Женя. — Ланской выступает в облегченном весе!

— У него и в мыслях легкость необыкновенная.

— Где мне тягаться с фундаментальным мыслительным аппаратом строгой женщины…

Между тем мы уже подходим к Кинотеатру повторного фильма. Рядом, у входа в шашлычную «Казбек», длиннющая очередь, а из приоткрытых окон так и веет аппетитными пряными запахами.

— Может, предадимся чревоугодию? — предложил я, с шумом вдыхая ароматы жареной баранины и замедляя шаг.

— Ланской, тебя так и тянет в злачные места, — не преминула спикировать Женя. — Пойдем, а то и я не устою против этих соблазнов.

— А что, может, действительно вдарим по шашлычкам?

— Смотрите! — вдруг закричала ушедшая вперед Света. — Тут специально для Ланского запустили «Красоток с велодрома»!

— О да! Для общего развития мне совершенно необходимо посмотреть этот фильм. Рыжей тоже нужно для повышения ее профессионального уровня. А вот Лисе это категорически противопоказано: тут пахнет легкомыслием и еще кое-чем, ибо ее физиономические признаки явно предрасполагают к порокам, — заключил я, имея в виду ложбинку на Женином подбородке, в которой мы почему-то усматривали склонность человека к изменам, а в ямочках на щеках — признак лукавства.

— Сам ты легкомысленная Лань! — вспылила Женя, обычно злившаяся, когда я называл ее Лисой и особенно когда напоминал о ложбинке и ямочках.

— Я давно не реагирую на ваши гнусные инсинуации. Однако категорически возражаю против обращения меня в женский род.

— Перебьешься, мы от тебя и не такое слышали, — отозвалась Света.

— Ах, так! Тогда и тебя, строгая женщина, из воспитательных соображений я не допущу на этот фильм.

— Опоздал, я его уже видела.

— Да-а! Я и забыл, что ты имеешь некоторое отношение к этому виду спорта.

— Так же, как и ты. Ты ведь тоже собирался в велопоход.

— Ха-ха-ха! Ланской — красотка с велодрома! — не преминула ввернуть Женя.

— На велодроме я могу быть только красавцем, это первое. А второе: насколько мне известно, вы, милостивая государыня, тоже на досуге по вечерам пробавляетесь этими глупостями.

— Какими? — насторожилась Женя.

— Ну, разными там… велоглупостями, — двусмысленно заметил я.

— Ха! И сюда мы опоздали. «Красотки» идут на шесть пятнадцать, — быстренько закруглила велотему Женя.

— Вот ведь не везет!.. Светик, смотри, а у нашей Евгении Петровны аж зрение прорезалось: без очков рассмотрела сеанс.

— С тобой поневоле прозреешь, — отшутилась Женя.

— Это уже нетипично. Обычно женщины от моей любви слепнут. А у Лисицыной все наоборот: она прозрела.

— Еще бы! В твоем присутствии держи ухо востро и гляди в оба.

— Слушайте, ну так что дальше? — деловым тоном заговорила Света. — В кино мы уже не попадем. Что вы предлагаете?

— Предаться чревоугодию в этой шашлычной или дойти до «Художественного», — предложил я.

— Нет, это уже поздно. Я поехала, — упорствовала Света.

— Как же ты поедешь? Пошли до «Художественного» — там хоть метро рядом.

Добрели до Арбатской площади. Но в «Художественном» тоже оказался поздний сеанс, да и фильм неинтересный. Идти дальше Света отказалась наотрез. Мы на все лады стали ее уговаривать, и в конце концов она согласилась дойти до Кропоткинской, откуда до Комсомольской ехать без пересадки. Наш балаган переместился на Гоголевский бульвар. У Кропоткинской все начинается сначала, но Света категорично заявляет:

— Я и сюда-то пошла, чтобы ехать без пересадки.

— Между прочим, точно так же без пересадки ты могла бы ехать и от «Художественного» — с Калининской, — заметил я.

— Точно! Вот дура! С вами совсем одуреешь! — спохватилась Света.

— Я же недвусмысленно утверждал, Светик, что влюбленным свойственно терять рассудок и глупеть. Весь вопрос в том, в кого ты влюблена? Моя любовь обычно возвышает женщин.

— Дурак ты, Ланской!.. Ну, пока! — бросила Света на прощанье и скрылась в метро.

А мы с Женей побрели по Кропоткинской к Пироговке и дальше — к Саввинскому переулку. И уже не было слышно ни раскатистого смеха, ни привычного балагана, ни каламбуров. Правда, Женя все еще пыталась поддерживать веселый и непринужденный тон, но мне было не до шуток. Шел второй курс, и я был безнадежно влюблен в Женю. А она словно ничего не замечала и вела себя по всем классическим канонам мною же на горе себе изобретенного и введенного в наш активный обиход балагана. Серьезного разговора по душам — даже подступов к такому разговору — Женя будто бы не замечала и не принимала. Она очень умело лавировала в нашем балаганном лексиконе, при котором мы лихо бросались такими «нежнолиричностями», как любовь, влюбленный, и прочими заветными словами, что и вслух-то не произносятся, а только подразумеваются.

Теперь эти слова мстили за девальвацию их смысла — пусть шутливую, но все же девальвацию…