Александр Апасов - Разгуляй

— Ну хорошо. Тогда слушай:

Я с достоинством посмотрел на Женю. Она стояла опустив глаза в землю и молчала. Я тоже молчал и ждал. Пауза затянулась.

— Ну что? — не выдержав, спросил я.

— Ничего. Опять поза. «Умру нецелованным» — опять фальшь.

Это был удар в самое сердце — удар, от которого уже не психуют. Я проронил сквозь зубы:

— Что ж, больше этой фальши ты не увидишь и не услышишь. Это последнее.

Повернулся и пошел прочь. Женя окликнула, но я, не оборачиваясь, шел и шел… После ссоры я принял два волевых решения: прекратить отношения с Женей и перестать писать стихи. И конечно же оба мои решения повисли в воздухе. Однако в тот вечер во мне словно надломилось что-то.

Но все это было потом — в конце третьего курса. А на первом я и не подозревал, во что выльются наши дурачества. Я даже не замечал, что день ото дня Женя становится желаннее и необходимей, что в ее отсутствие я уже не нахожу себе места и не могу ни сосредоточиться, ни отвлечься от тяжких мыслей. Угадав мою встревоженность, Женя стала изредка уклоняться от коллективных занятий и готовилась к экзаменам на даче. И сообщала она об этом обычно в самый последний момент — перед тем как войти в электричку. В такие вечера я возвращался домой совершенно подавленным. Мама забеспокоилась, решив, что у меня какие-нибудь нелады с учебным планом. Но сессия шла успешно, и тогда возникло новое подозрение: я переутомился в ночных бдениях… Если бы знала моя добрая заботливая мама, что не наука утомила меня, а бесчисленные анафемы и осанны, которые в эти мимолетные июньские ночи посылаю я милой коварной Жене.

Новый день начинался с томительного, тревожного ожидания в Александровском саду. Света, в силу олимпийски спокойного характера, обычно приезжала в двенадцать — полпервого, Женя — часов в одиннадцать. Если до двенадцати она не появлялась, я шел из сада на шумный психодром — так называлась у нас асфальтированная площадка вокруг овальной клумбы между ректоратом и филфаком. На психодроме в период сессии и все лето до холодов обитала праздная публика гуманитарных факультетов университета, а также геологоразведочного и медицинского институтов. Я был одним из почетнейших завсегдатаев этого уважаемого пространства. И не случайно здесь ходили упорные слухи, что на центральной клумбе мне будет воздвигнут памятник.

Изредка на психодроме появлялся мой старый школьный друг Митька Мартов. Он вообще-то не очень часто осчастливливал альма-матер своим присутствием, потому что после первого курса перевелся с дневного отделения на заочное, работал разъездным корреспондентом, а женившись, и подавно затерялся в чреде постоянно продлеваемых академических отпусков, а потом, перебравшись в Зеленоград, и вовсе пропал из виду. Снова законтачили мы с ним, когда я уже кончил университет, а он обосновался на радио… Но в университетские годы пути наши пересекались разве что на психодроме, который был своеобразным клубом встреч под открытым небом. Здесь всегда находились общие знакомые, через которых можно было что-то кому-то передать, получить нужную информацию, что-то выяснить или, в конце концов, просто развлечься — предаться этакому душевному сибаритству в минуту жизни трудную…

И вот однажды, не дождавшись Жени в саду, отправился я на психодром и сразу попал в вертеп тамошней кутерьмы. Меня окликнули, и я присоединился к компании третьекурсников, хорошо знакомых мне по прежним битвам за поступление на филфак. Я начал отыгрывать только что сочиненную для капустника пародию на шекспировского «Отелло». Де-демоной — так произносилось имя несчастной жертвы разъяренного мавра — была Галка Боголюбова, а я изображал нерадивого студента, пересказывающего «своими словами» содержание бессмертной трагедии: как раз перед экзаменом студента будто бы укусила за язык собака, и он не мог произнести ни слова, кроме трех имен героев — Де-демона, Отелло и Яго. Поэтому утрированное содержание передавалось мимикой и жестами. Когда я, продемонстрировав сюжетные коллизии, ворвался наконец в спальню Де-демоны и, не найдя ни ножа, ни пистолета, подхватил Галку-Де-демону на руки, заметавшись с ней перед клумбой, собираясь то ли задушить ее, то ли бросить в пропасть, — в воротах психодрома показалась Женя.

Вернее, это была не Женя, а какое-то виде́ние: я не только никогда не видел ее такой наяву, но не представлял даже в мечтах. Несмотря на завидные внешние данные, Женя очень небрежно относилась к своей прическе и одежде — она просто не обращала на это никакого внимания. И тут вдруг, как снег на голову, она возникла словно из небытия. В полосатом сине-белом платье, которое еще сильнее подчеркивало ее стройность, и — редкий случай — причесанная, Женя проплыла перед моими глазами из ворот психодрома к входу на факультет. На меня — ноль внимания. Впрочем, у Жени была сильная близорукость, а на улице она ходила без очков, часто не узнавая не только знакомых, но и преподавателей. Но думаю, что на этот раз близорукость была совершенно ни при чем, потому что весь психодром буквально неистовствовал, сочувствуя несчастной жертве разбушевавшегося ревнивца. Ситуация была не совсем ординарная даже для видавшего виды психодрома. Уже без всякого энтузиазма отнес я Де-демону на лавочку и почти машинально задушил. Финал был скомкан, а во мне заговорил совсем уже не пародийный Отелло. Я побежал на факультет.

Женю застал в читальне. Она перелистывала книгу и на мое появление не отреагировала никак.

— О-о! У меня нет слов — одни буквы!

— Сначала нужно сказать: «Здравствуйте», — чуть улыбнувшись, ответила она.

— При вас я забываю все на свете, даже правила приличия. Прошу прощенья… Здравствуйте! — в том же напыщенном тоне продолжал расшаркиваться я.

— Перестань дурачиться… Света не приходила?

— Я никого сегодня не вижу, кроме вас!

— Только сегодня?

— Виноват — со дня сотворения мира.

— Ланской, перестань хулиганить.

— С каких это пор восторги красоты принимаются за хулиганство?

— Кончай восторгаться и бери книги… Ты что сегодня — с ума спятил или перебрал?

— Хоть спятил я давно, но опьянен сегодня. Теперь уже навек, коварная, тобой…

— Шестистопный ямб под Лоханкина мы проходили… Не мешай заниматься.

— Сегодня занятия отменяются ввиду хорошей погоды, заказанной в вашу честь, милостивая государыня.

— Чего ты завелся? Пойди остынь. На тебя жара, что ли, подействовала?