Александр Апасов - Разгуляй

Накануне экзамена по литературе Возрождения я встретил Люсю именно такой, как и представлял себе всегда. Нет, не такой, как представлял, она словно раскрылась навстречу солнцу с тех пор, когда мы дрожали над замерзшей Яузой. С радостными приветствиями бросился я ей навстречу. И тут же на своих легких крыльях прилетела чеховская «Чайка».

— «Вы похудели, и глаза у вас стали больше», — подал я реплику из последнего действия пьесы.

— «Я все ходила тут около озера. Около вашего дома была много раз и не решалась войти. Давайте сядем…» — подыграла Люся. — Я к вам пришла, — добавила она не то по пьесе, не то от себя.

— «Я точно предчувствовал, весь день душа моя томилась ужасно…»

— А моя истомилась по филфаку, — засмеявшись, закруглила чеховскую тему Люся.

— Тогда пойдем на психодромчик. Филфак начинается с психодрома.

— Что это такое? — удивилась Люся.

— Э-э! Тут особая статья, в двух словах не объяснишь… Так где ты сейчас? Чем ты занимаешься?

— Я же говорю тебе: пришла поступать на филологический. Приемная комиссия работает?

— Работает. А ты разве не учишься?

— Училась… В Связи, но…

— Все-таки посредством связей упекли тебя в Связь?

— Упекли. Два года проучилась, весеннюю сессию до половины сдала, но больше не могу… Решила на филфак.

— Ну и правильно. Здесь жить можно. Особенно если сразу наметишь свое направление и выберешь тему…

— Ой, — вдруг неожиданно перебила меня Люся, — совсем забыла… Тебе привет!

— От кого?

— Угадай!.. Клянусь — не угадаешь!

— Ну, после такой заявочки мне ничего не остается, как сдаться, — развел я руками и в недоумении посмотрел на Люсю, пытаясь вспомнить кого-нибудь из общих знакомых.

— От Петьки!

— Ты что? Откуда он?!

— Вот-вот, и я тоже. Иду к остановке — и вдруг мне навстречу такой фартовый морячок. Встал во фрунт и руку к бескозырке. Я даже растерялась: «Откуда ты?» — «С Балтфлота! Бросаю, говорит, якорь в старой гавани Разгуляя!» — «Ты что, — спрашиваю, — на каникулы?» — «Нет, говорит, по чистой! Вернулся из учебного плавания и подал рапорт». Хочет теперь обратно в МИХМ.

— Странно… Он писал мне из Лиепаи. Даже фотографию прислал — в матросской рабочей робе, в лихо сдвинутой на затылок шапке, с боцманской дудкой на груди стоит у зачехленной шлюпки. Вид бравый — хоть куда… Об уходе из училища и намека не было.

— Не знаю уж: за что купила — за то продаю. Он к тебе заходил, но мама сказала, что ты с утра умчался в университет. Я ему говорю, что как раз туда сейчас отправляюсь. Он хотел меня даже проводить, но я побоялась, что у вас опять вспыхнут мушкетерские страсти, — Люся рассмеялась, — вот он и просил передать тебе привет… Вечером, наверное, зайдет к тебе.

Известие это было очень неожиданным для меня, и я решил, вернувшись домой, узнать все из первых уст, а с Люсей не стал продолжать эту тему, потому что здесь обозначилась тропинка в наше прошлое… С пятого на десятое перебирали общих знакомых, перескакивали на филфак, опять возвращались к прошлому — правда, еще безотносительно к нашему последнему свиданию.

Появление Люси на психодроме не прошло бесследно. Словно под действием магнита потянулись к ней взгляды ребят с соседних лавочек. Люся выгодно вписывалась в «филологическое созвездие». Над психодромом тут же была зафиксирована новая восходящая звезда.

— Ланской, у тебя есть что закурить? — неумело спросил подошедший к нам некурящий Юрка Подкидов.

— Конечно, — бодро ответил я. — Неизменный «Беломорчик».

— А сигарет у тебя нет? Куришь какую-то гадость. Девушка, у вас не найдется сигаретки? — отработанной фразой обратился он к Люсе.

«Девушка некурящая», — хотел было я уже ответить за нее, но Люся открыла сумочку и достала алую упаковку болгарской «Фемины». Я удивился. И хотя курение девчонок у нас на филфаке было делом сверхобычным и я смотрел на это баловство без всякого предубеждения, но по отношению к Люсе у меня был особый счет. А тут еще салонно-будуарная «Фемина». Пачка оказалась неначатой, и по тому, как неумело распечатывала ее Люся, я поспешил предположить, что сигареты она носит при себе, скорее всего, для форсу. Сейчас я ждал, закурит она или нет…

— Пожалуйста, — проговорила Люся своим глубоким с переливами голосом врожденной актрисы и так же неумело протянула Юрке сигарету, а пачку убрала обратно. У меня отлегло от сердца.

— Вот это другое дело. А то Ланской курит без зазрения совести какой-то шоферский «Беломор-кэмэл».

— Ты и без Ланского найдешь где стрельнуть. А «Беломорчик» не опошляй — истинно русский гигиеничный продукт питания. Другое дело — не по Сеньке шапка. Смотри от «Фемины»-то не задохнись…

— Девушка, — извините, не знаю, как вас зовут, — вы объясните ему, что курить «Беломор» — несовременно и неуважительно к друзьям, — не унимался Юрка, у которого и страсть к курению возникла, видимо, исключительно в связи с появлением Люси.

— Слушай, тебе дали закурить — и чеши по холодку. Нечего пудрить мозги чужим девочкам, — шутливо выпроваживал я Подкидова, вместе с тем довольный, что Люся отмечена вниманием достопочтенных психодромцев.

— Тоже мне монополист! — отозвался Юрка. — Это же махровая домостроевщина! Это даже неэтично — лишать человека радости общения с прекрасным существом.

— Люсенька, у этого…

— Так вас зовут Людмилой? — перебил Подкидов. — Чудесное имя! А я — Юрий, именуемый в святцах Георгием, — поспешил он представиться. Люся в ответ кивнула. — Ланской по дикости своих нравов даже не познакомил нас.

— Люси́, — продолжал я, — у этого отъевшегося тяжеловеса, одурманенного куревом и твоим присутствием, начинаются явные отклонения в подкорковой деятельности, что небезопасно для окружающих и ставит под угрозу его спортивные рекорды, — потешался я над Подкидовым, который и в самом деле занимался штангой. — Учти, что при трагическом исходе вся ответственность перед обществом — я имею в виду общество «Динамо» — ляжет на ту, в честь кого он выкуривал твой же «феминиам».

— Что же ты сразу не предупредил меня об ответственности? — улыбнулась Люся.

— Пока еще не все потеряно, нам лучше смыться. Пошли…

Довольный произведенным эффектом — знай, мол, наших! — я повел Люсю в приемную комиссию. Там сначала заартачились, потребовали характеристику из Института связи, но потом все уладилось, и ей разрешили поступать на общих основаниях.

Выйдя с факультета и не задерживаясь больше на психодроме, мы пешком направились к Разгуляю. Стоял жаркий солнечный день, но за разговором, отвлекшись от своих мрачных мыслей, я не замечал этой изнуряющей московской духоты. Встреча с Люсей заметно взбодрила меня, перевела стрелку душевного барометра. Поэтому я не только обрадовался, когда увидел Люсю, я был благодарен ей. Она возникла словно спасательный круг, брошенный судьбою, чтобы я смог перевести дыхание. Последнее прощание с Женей и особенно то, что она до сих пор не появлялась в университете, произвело во мне такую душевную болтанку, преодолеть которую без посторонней помощи я, наверное, не сумел бы. Я захлебывался в быстрине нахлынувших обид, крутился над какими-то неведомыми бочагами и никак не мог ощутить под ногами твердую почву. Я не мог взяться за подготовку к экзамену, мне ничего не лезло в голову, кроме навязчивых, нахлынувших, словно девятый вал, обидных мыслей о Женином двурушничестве. И вдруг в этом штормовом водовороте, среди затянувшегося беспогодья, как вестник добра и надежды, мне неожиданно блеснул спасительный солнечный луч милого прошлого.