Александр Апасов - Разгуляй

Минут за десять до двенадцати мы с Люсей наведались в приемную комиссию. Там уже обозначился довольно длинный хвост абитуриентов, пришедших сдавать документы. Заняв очередь, мы снова поднялись к нашей группе. Как раз в это время по коридору проходил заместитель декана по научной работе доцент Зябликов — человек с весьма интеллигентными манерами, лицом скопца и душой иезуита. Даже его походка — не то что спокойная, но какая-то осторожная, с мерной подачей корпуса вперед при каждом шаге — говорила о коварстве повадок замдекана. Со студентами Зябликов держался панибратски либерально, соблюдая при этом нужную дистанцию и мотая на ус излишнюю откровенность… Зябликов, конечно, обратил внимание на приколотый к двери транспарант и, улыбнувшись, спросил, кто здесь принимает.

— Курилов… Возрождение… — хором ответили мы.

— Тогда все понятно. Сколько уже неудов?

— Пока что все неуды. Половина группы…

— Много. Сейчас выясним, в чем дело, — добродушно произнес Зябликов и вошел в аудиторию.

С замиранием сердца ждали мы его возвращения, но он не появлялся. Вместо него с неудом вышла Галочка Давыдова и сообщила, что Зябликов сел экзаменовать вместе с Куриловым, что они общими усилиями завалили ее и что теперь пошла отвечать Лисицына. Для нас это был любопытный эксперимент, потому что Жене обычно везло на экзаменах. И на этот раз фортуна не изменила ей — она вышла с пятеркой. Следом за ней в дверях появился довольный собою Елисей Егорович Зябликов.

— Оказывается, не так все страшно, — усмехнувшись, сказал он. — Так что этот пугающий транспарант снимите.

Все смотрели на Женю в буквальном смысле «оквадраченными» глазами: она казалась нам человеком, вернувшимся невредимым из самого настоящего кромешного ада. Женя смеялась и нарочито возбужденно, взахлеб рассказывала про свой счастливый ответ, а мы с Люсей, демонстративно не дослушав ее, пошли сдавать документы. Потом вернулись наверх, но экзамен уже кончился, только опоздавшая Светлана Рыжикова бегала по коридору в поисках Курилова.

До консультации по современному русскому языку Женя на факультете не появлялась, а я, как и прежде, приезжал с утра в Александровский сад с тайной надеждой увидеть ее. Зато все эти дни сюда приходила Люся. Я брал ей в читальне книги, и она готовилась к вступительным экзаменам. Мне было несколько не по себе от неизвестности своих отношений с Женей, но рядом была Люся, и все как-то уравновешивалось. И вот оттого, что я довольно уверенно чувствовал себя перед экзаменом, и оттого, что присутствие Люси придавало мне душевную бодрость, и оттого, что решил не показывать перед Женей своей слабости, — я и на консультации, и на экзамене, что был на следующий день, держался совершенно непринужденно, в своей обычной манере бравады и балагана. Я пересилил себя, чтобы после консультации не пойти провожать Женю, и расстался с ней за воротами психодрома безотносительным «салютом». Правда, свою решимость я подстраховал Люсей, поджидавшей меня в Александровском саду.

Но после экзамена я собрался сделать разведку. Мне хотелось выяснить впечатление, которое произвели на Женю мое неожиданное охлаждение и появление золотокудрой Люси. И сразу после экзамена словно по заказу создалась такая ситуация, что Женя, Света и я оказались лицом к лицу. Настроение было беззаботно-послеэкзаменационное, и мы отправились в «Марс», выпили бутылку сухого вина — и совсем легко стало на сердце. Ничем серьезным заниматься не хотелось, и мы без колодки шатались по Москве и резвились как малые дети. Наша «третья сигнальная система» была настроена на озорное восприятие.

Но всему приходит конец. Истощились запасы и нашего сегодняшнего веселого настроения. Вечерело. Света начала вспоминать про электрички. Подходила минута, когда я должен был остаться наедине с Женей. Я больше всего боялся, что сразу же сдам позиции и начну ныть. Но все получилось иначе… Когда ушла Света, я как бы между прочим спросил Женю, куда она запропастилась в эти дни. И тут как из рога изобилия на меня посыпались веселые дачные приключения в Усове. Я понял, что появление среди нашего штормового беспогодья золотокудрой Люси воспринято Женей как усиление моей плавучести и она хочет произвести дополнительную болтанку. Естественно, я решил не оставаться в долгу…

— А ты представляешь, — с запалом начал я, — иду здесь на днях мимо психодрома и вдруг вижу, ба! Люси́! Тысячу лет не виделись!.. Мы учились в одной школе и занимались в театральной студии. Представляешь, «Чайка»: она — Нина Заречная, я — Треплев. До чего же все славно было! И вот теперь, представляешь, она идет на филфак. Не успела появиться на психодроме, как там началось светопреставление…

И, закусив удила, пустился я во всю прыть… Мне казалось, что я достиг желаемого: Женя заметно грустнела, хотя о наших отношениях я ничего не говорил. Но, видимо, рассказывал с таким азартом, что это подразумевалось само собой.

— Героиня школьного романа, — усмехнулась Женя.

— Ну, с тех пор столько воды утекло, — вроде бы безразлично заметил я. — Она с тех пор сильно изменилась.

— К лучшему?

— Не знаю, не задумывался…

— А что же у тебя глаза так блестят? От воспоминаний?..

Я считал, что своего добился, что отомстил Жене. Она шла по перрону задумчивая и грустная, но мое предложение проводить ее до Усова отвергла категорически.

Сумерки подкрались незаметно. И, словно противоборствуя им, Крещатик озарялся яркими огнями праздничной иллюминации. Мы сидели у меня в номере и предавались воспоминаниям о Москве.

— А помнишь, как на Сходню ездили?

— Еще бы! Петька тогда лыжину сломал.

— Ага! Он все хвастался своими финскими лыжами… Представляете, девочки, отправились мы как-то в школьные каникулы на Сходню, переходим железнодорожные пути, а Петька, приятель мой, говорит: «Смотрите, какие гибкие лыжи — как стальные». Встал он на рельсы и начал, раскачиваясь, пружинить. Раза три качнулся, а потом слышим — хрустнуло что-то, но так изящно — по-заграничному. Мы даже не поняли сначала, в чем дело. Потом как взглянули на его лицо, так со смеху и легли на шпалы. А он чуть не плачет. Сглазил, видно, свою лыжину.

— Где он теперь? Он ведь вроде все-таки поступил в военно-морское училище? — спросила Мила.

— Два года оттрубил, а потом сбежал — не вынес тягот дисциплинарных уставов.

— Где уж вам, анархической оппозиции, вытерпеть какие-нибудь уставы… Ну и что он теперь?