Александр Апасов - Разгуляй

— Надо полагать, что через несколько дней эта вечность лопнет мыльным пузырем…

— Танечка, зачем ты так говоришь? — обиделся я.

— А что, разве я не права?

— Ты говоришь сейчас, как Костя — муж Милы.

— Как ни говори, а смысл один и тот же. Ведь так? — вздохнув, сказала Таня и отпустила мою голову.

— Совсем не так, — я приподнялся и, взяв ее за плечи, взглянул в глаза. — Танечка, то, что я сказал тебе тогда, в первый день, совершенно случайно, оказалось вещим пророчеством: «Я не могу без тебя жить».

— Э, чепуха. Преспокойненько укатишь в Москву.

— А тебе хочется, чтобы я остался в Киеве?

— Леня, не играй словами. Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Раньше понимал, а сейчас — ничего не понимаю. Раньше в твоих разговорах я улавливал такие слова, как Москва, возвращение… А теперь уже мой отъезд понимается как бегство.

— Во-первых, для меня Москва еще на воде вилами писана. А во-вторых, если и вернусь даже, что из этого?

— Танечка, я не понимаю, тебе что — нужны какие-нибудь официальные подтверждения? Где — у нотариуса или в загсе?

— Ленька, ты — дурак! Я так и знала, что ты сейчас ляпнешь эту чушь. Разве я об этом?

— Может, я и дурак, но, убей меня, я ничего не понимаю из твоих слов.

— Все просто, как апельсин. Пока ты здесь, для тебя все это вечность. А вернешься в Москву, будешь вспоминать об этой вечности как о легком командировочном приключении… Или в лучшем случае продержишься до новой встречи.

Я резко поднялся и сел на край кушетки — все мог предположить, но только не такую оплеуху. Сначала я был просто ошарашен, а потом злость закипела. Но сдержался и процедил сквозь зубы:

— Спасибо, что ты все уже решила за меня. Между прочим, прекратить отношения можно было и без гадостей.

Встал и начал одеваться. Таня некоторое время лежала молча, закинув руки за голову и глядя в потолок.

— Вот тебе и шедевр, — проговорила она.

— Испорченный шедевр, — огрызнулся я.

— Леня, неужели это все? Неужели ты не понял меня?

— Я бы и в жизнь не понял. Но ты, слава богу, сама все растолковала.

Таня спрыгнула с кушетки и обняла меня. Я высвободился и молча продолжал одеваться.

— Ленечка, прости! Не сердись, ну пойми меня… Все действительно вышло очень глупо и нелепо. Давай разберемся. Леня, ну не сердись, я прошу тебя. Выслушай!

— Командировочным на хозяев сердиться не положено, — бурчал я. — Благодарю за гостеприимство.

— Состязаться с тобой в острословии я, конечно, не могу, но, между прочим, это уже жестоко.

— Ничего себе! — взорвался я. — Оскорбить человека — это не жестоко, а ответить на оскорбление — уже жестокость. Логика безупречная!

— Да пойми же ты наконец, — в сердцах вскрикнула Таня. — Пойми, если ты способен что-нибудь понять! Ведь, сказав эти, может быть, и в самом деле обидные слова, я оскорбила прежде всего не тебя, а себя. Тебе сейчас проще — обиделся и хлопнул дверью. Ты уходишь оскорбленный и потому правый. А я? С чем остаюсь я? Со своей неправотой. Даже не то что неправотой, а с неправотой от сомнения… Ты что-то чувствовал, во что-то верил, а я обманула твои надежды, потому что усомнилась. Но знаешь, почему у меня вырвалось все это?.. Ты сам говорил, что пуганая ворона куста боится…

— Я говорил про корову, — усмехнулся я.

— Ладно, не остри. Так вот, знаешь, я — пуганая, я поплатилась за свою доверчивость. А сейчас? Думаешь, мне сейчас легко? Ты, конечно, можешь не считаться с этим, но это так… И именно ты, как никто другой, должен был понять меня.

Таня выплеснула все это на одном дыхании и вдруг, упав лицом в подушку, разрыдалась. А я, растерявшись, стоял посреди комнаты с пиджаком в руках и не знал, что делать. Стало нестерпимо стыдно за эту глупую ссору, вспыхнувшую из-за пустяка, и за идиотские словопрения, и за свою резкость. Кинув в сторону пиджак, бросился я к Тане, бормоча какие-то нелепые слова утешения. А она никак не могла прийти в себя. Вся дрожа от волнения, она пыталась что-то объяснить мне, но я жадно ловил губами ее заплаканный рот и не давал произнести ни слова. Наконец она соскользнула с кушетки и накинула халат. Счастливая и улыбающаяся, подошла к зеркалу и, легким движением собрав в пучок волосы, спросила:

— Ну что, мир?

— Вечный, — только и смог выговорить я.

— Ну а теперь за дела… Пойду сварю кофейку.

Завтракали мы в отличном настроении, не вспоминая случившегося. Нужно было подумать о наступающем дне.

— У тебя на сегодня какие планы? — спросил я.

— Ты же обещал пойти сегодня на «Варшавскую мелодию».

— Ой, как же быть-то?

— То есть как это «как быть»? Ты обязательно должен провести на спектакль Милу и Надю.

— А ты?

— Я сегодня поработаю дома.

— Собственно говоря, спектакль ведь идет недолго. Я покину тебя максимум часика на два.

— Пожалуйста, не думай об этом. Сколько будет, столько и будет. Ты непременно должен быть сегодня с ними.

— Мне и самому хочется сделать им приятное… О! Идея! Я доведу их до театра — даже мы вместе можем проводить их, а потом пойдем куда-нибудь… Мне уже надоела эта «мелодия».

— Нет, Ленечка, не выдумывай, пожалуйста!

— Ладно, посмотрим… Ты дома будешь? Я позвоню тебе. Надо еще билеты доставать…

…Штаб Декады бурлил словно кипящий котел — что-то срывалось, что-то переносилось, что-то уточнялось. И все здесь говорили, требовали, доказывали, двигались, жестикулировали — каждый твердил свое. И оттого суматоха и неразбериха принимала размеры поистине фантастические. Я покрутился там и, поняв, что говорить сейчас о билетах просто бессмысленно, отправился в пресс-центр переждать, когда утренние страсти поутихнут и все войдет в свое русло.

— Куда ты запропастился? Второй день тебя разыскиваю, — набросился на меня Шейнин, едва я переступил порог.

— А что такое? — насторожился я.

— На тебя большой спрос. Звонили из Москвы — с радио, просили сделать репортаж с художественной выставки. У собкора ног не хватает, чтобы все обегать. И еще из газеты — вон там написано из какой — заказали материал по театральной части Декады… Я звонил тебе вчера вечером, не дозвонился. Сегодня утром зашел на этаж — горничная говорит, что ты не ночевал…

Информация Шейнина пришлась мне по вкусу. Во-первых, из Москвы с радио, вероятнее всего, звонил Мартов, — возможно, он предупреждал меня о приезде. Во-вторых, вчера вечером по телефону меня мог разыскивать Шейнин, а вовсе не Зоя, — от этого на душе становилось легче. И в-третьих, заявка на театральный материал тоже очень кстати — решался вопрос с билетами… Видимо, я был в полосе везения.

— Так вот он я! Ну а кто еще меня спрашивал?

— Вон там все обозначено, — кивнул Шейнин на письменный стол.

Я машинально взял листок бумаги с длинным списком фамилий и телефонов… В глаза бросилась последняя запись: «Что случилось? Почему не позвонил? Извините, что ищу Вас. Если будет возможность, позвоните. Сегодня весь день буду дома. З.». Значит, она все-таки разыскивала меня, — наверное, была незадолго до моего прихода. И от этого визита, и от записки, и оттого, что я вчера обманул Зою, и от смешения форм «ты» и «вы», и оттого, что записка путала сегодняшние планы, мне стало не по себе… Мельком пробежал другие записи — в основном делового характера — и отложил листок. Нужно было как-то определиться.