Александр Апасов - Разгуляй

Я много скульптур из них понаделал… «Аиста» — это птицы такие, вроде цапли, они на крышах живут. У нас считается, что аист приносит счастье. Суеверие, конечно… Так вот я аиста сделал: он на одной ноге стоит, а другую поднял, словно ступить хочет, и клюв у него длинный. А еще я там Мехвистофеля вырезал. Это, знаете, колдун такой. Может, слышали когда-нибудь, — его еще на курительных трубках изображают. Он у меня получился такой задумчивый: одна рука вперед вытянута — вроде ворожит, а другой на колено облокотился. Представляете, как удивительно переплелся сучок яблони. Я, конечно, и сам много поработал над ним. У меня фантазия богатая! Другой бы, может, и не сделал, только черенок испортил бы. Между прочим, Мехвистофеля на выставку не взяли…»

— Возьмите, пожалуйста, водку, — сказала подошедшая официантка и, наклонившись, полушепотом добавила: — Квас в бутылке из-под шампанского — от лишних разговоров.

— Спасибо, — понимающе подмигнул я.

— …Я уж и не знаю, сколько бы еще витийствовал этот «дар», если бы не Мишуля… Я уже в полном изнеможении, а «ваятель» так и сыплет, так и сыплет… И тут — словно бог из машины — появляется Михаил Александрович…

— Нет, Лень, ты понимаешь, — подключился к рассказу Миша, — я смотрю на Олесю, на ней лица нет. А этот и рта ей не дает раскрыть.

— Могу себе представить, что это был за оракул, если перед ним сникла даже Олеся! — рассмеялся я.

— Вот-вот! — коротким прерывистым смехом залился Миша. — Она ему слово, а он тут же начинает пояснять — думает, что она недопоняла чего-то. Тут уж я вмешался, говорю: «А в музеях ваши работы есть?» — «Нет, говорит, в музеи я не обращался; боюсь, что отберут… У нас у одной знакомой после войны было такое. Пришли и говорят…» И начал было, но я уже на стреме: «Нет, говорю, теперь не отбирают, теперь только купить могут. С вашего согласия». Тут он оживился: «Что? И хорошо платят?» — «Конечно, говорю, большие деньги! Особенно если предложите в Эрмитаж или в Третьяковку». — «Ну да?! Значит, вы советуете предложить?.. А я вот что хотел еще спросить: за то, что мои скульптуры выставляли, должны мне заплатить?» — «Безусловно! — говорю. — Если не платят, подавайте в суд. А если и там откажут, обращайтесь прямо в ЮНЕСКО — это контролирующий орган, там разберутся…»

— В общем, от души порезвился Соболев! — перебила Мишу Олеся. — А тот не понимает, что идет травля, и спрашивает: «А на кого мне сослаться в своем иске? Как ваша фамилия?» Я отвечаю: «Заслуженный художник Михаил Соболев». А Мишуля добавляет: «А это руководитель секции Ольга Васильева». Он все подробнейше записал, поблагодарил, хотел еще что-то сказать, но тут Соболев расшаркался — извините, мол, мы спешим, очень приятно было познакомиться…

— Отлично подурачили! Ну что ж, еще по одной — за чудеса природы! — подытожил я рассказ Олеси.

Выпили водочки, запили кваском — и тут я вспомнил, что мне нужно еще звонить в редакцию, и Миле, и Тане. Сославшись на переговоры с газетой, отправился я в свой номер. По пути встретился с только что приехавшим в Киев Федей Крохиным и поначалу не придал никакого значения его пустопорожнему трепу… В редакции выяснилось, что мой соавтор отказался делать материал о спектакле, и я попросил ответсекретаря предупредить в театре о моем визите. Потом позвонил Миле, и мы договорились встретиться минут за двадцать до начала спектакля. Танечке я поведал, какую авантюру затеял с билетами.

— Из-за этого пришлось обегать чуть ли не полдюжины редакций… Потом был на выставке. Кстати, в Киев приехал мой друг художник Миша Соболев — обязательно познакомлю тебя с ним. А еще как снег на голову свалилось из Москвы начальство…

— Ну, я чувствую, ты закрутился.

— Да, малость прижало… Ну ладно, золотко, я побежал. После спектакля позвоню.

Когда вернулся в ресторан, наши уже завершали трапезу. Моя стерляжья уха безнадежно остыла, рядом стояла налитая рюмка водки и тарелка с сиротливыми нежеланными мазуриками. Фужер с остававшимся в нем квасом был пуст. Не заметил я и заказанного мною мяса в горшочке.

— А где тушеное мясо? — воскликнул я с деланной обидой, прерывая взволнованную речь Зои, по-видимому что-то доказывавшей Соболеву. — Я заказывал мясо, а не эти жалкие мазурики.

— Не вопи! — так же в шутку прикрикнула Олеся. — Вон твое мясо, я прикрыла его, чтобы не остыло, — она приподняла салфетку, и над горшочком заклубился пряный мясной аромат.

— Вот это другое дело! Не то что какие-то чумазики…

— Мазурики! — настойчиво перебила Олеся. — Вкусно, питательно, экзотично! Верно, Соболев, скажи?

— Да ну, чушь какая-то, — не поддержал ее Миша.

— Ну это ты, братец, заелся, — не сдавалась Олеся.

— Наоборот, остался голодным…

— Что? Правда? Может, еще что-нибудь заказать? Ты ведь с дороги, — забеспокоилась Олеся.

— Конечно, — воспользовался я заминкой в наступательном тоне Олеси. — Разве можно накормить здорового мужика этими фитюльками?.. Возьми-ка, Мишуля, мясца али осетринку на вертеле, оно ить сподручней для нашего желудка, — я начинал кривляться под «русскую клюкву», совсем не зная того, о чем шел разговор до меня.

— А пожалуй, — согласился Миша.

— Ты знаешь, — вдруг обратилась ко мне Зоя, — мы тут немного поспорили. Михаил Александрович совсем не признает в нашем искусстве декоративную орнаменталистику.

— Ну, я не знаю… Мне думается, что в явном виде, как прием, она конечно же изжила себя, — начал рассуждать я. — Одно дело, когда «мирискусники» делали свои стилизации под восемнадцатый век, — это понятно. Да и то там из пяти работ, может быть, одна оказывалась органичной и удачной… Ну а в современную живопись это уж и подавно за уши притянуто. Я что-то не припомню даже никого из художников…

— Да ты ведь не знаешь украинского искусства, — перебила меня Зоя.

— А-а! Вы об украинском искусстве говорите? Тогда я пас.

— При чем здесь — украинское или русское? — заговорил Миша. — Чем она, эта живопись, так уж особенно отличается-то?

— Но у нас своя традиция — древняя, народная, — возражала Зоя.

— У всех народов есть свои древние традиции… Но кто из современных русских художников стал бы сейчас работать в манере Андрея Рублева или Феофана Грека? Это уже не искусство, а искусственная реанимация, подражательство, нелепость…

— Да нет же, я имею в виду не слепое копирование приемов, а именно традицию национального духа… Ну, что ли, общие принципы, сложившиеся еще в древности.

— Тогда возьмите еще более глубокую древность, когда декор был предельно упрощен и носил не столько украшательский, сколько утилитарный характер, — нашелся Миша.

— Ты же сама говорила, — поддержал его я, — что ничего не воспринимаешь в архитектуре так близко, как двенадцатый век. Вот тебе, пожалуйста, строгая величественная простота почти без орнаменталистики.