Александр Апасов - Разгуляй

…И снова всплыл передо мной узкий мрачный лабиринт загроможденного колодами саркофагов подземного хода, малюсенькие чуть подсвеченные двери и оконца келий. И в этой полусказочной таинственности слышится глуховатый голос нашего Вергилия:

— Здесь покоятся мощи преподобномученика Кукши и преподобного Пимена. Кукша был вятич, он подвизался в Печерской обители в конце одиннадцатого века, когда многие поселения вятичей еще исповедовали язычество. Кукша отправился в их землю и многих крестил. Проповедуя Евангелие, он творил чудеса… Но злонамеренные язычники схватили Кукшу вместе с его учеником Никоном и после многих истязаний убили. В один день со святым Кукшею скончался преподобный Пимен, прозванный Постником за свою смиренную и постническую жизнь. В день убиения Кукши, происшедшего на далеком расстоянии от Киева, святой Пимен воскликнул среди церкви: «Брат наш Кукша убит!» И сам скончался. Было это в 1118 году.

Вслушиваясь в эти истории, я невольно вспомнил пушкинский отзыв о печерских святых.

— А вы знаете, — сказал я, когда мы направились к очередному саркофагу, — Пушкин в одном из писем Плетневу заметил, что «преданья русские не уступают в своей фантастической поэзии преданьям ирландским и германским. Посоветуй ему — то есть Жуковскому — читать Четь-Минеи, особенно легенды о киевских чудотворцах, прелесть простоты и вымысла…» По-моему, это очень точно подмечено.

Старик остановился, пристально взглянул на меня, словно испытывая, с подковыркой я говорю или от чистого сердца, а потом, вздохнув, заговорил:

— Видите ли, жития святых можно рассматривать по-разному. Литератор воспринимает их как художественную гиперболизацию. И это вполне справедливо. А вот историк Ключевский защитил магистерскую диссертацию «Древнерусские жития святых как исторический источник». И это также является бесспорным фактом. Однако Ключевский в своем исследовании пошел дальше этой узкой темы. Он считал, что жития могут быть отнесены к художественно назидательным произведениям, форма которых рассчитана на то впечатление, какого не может произвести само по себе его содержание. По свойству этого впечатления литературные произведения бывают двоякого рода: одни действуют на воображение и эстетическое чувство, другие — на чувство нравственное и волю. Первого рода произведения принято называть поэтическими, вторые — ораторскими. Жития принадлежат к произведениям ораторским. Житие рассматривает жизнь благочестивого человека, память которого церковь чтит особым празднеством. Значит, по своему содержанию житие является церковно-историческим преданием. Но церковь — не историческая аудитория. И для нее научная любознательность без практического нравственного приложения есть праздное любопытство, не более…

— Однако нравственные критерии подвижны и воспринимаются прежде всего в историческом контексте. Поэтому то, что сегодня актуально и злободневно, завтра может восприниматься как наивный анахронизм, — дипломатично заметил я, подразумевая, что никого, мол, не удивишь сегодня этими простодушными средневековыми подвигами.

— Извините, в жизни всегда были, есть и будут абсолютные духовные ценности, преступить которые — значит поступить безнравственно. Или современный человек уже достиг в своей жизни, так сказать, вселенской гармонии? Или изжиты в нашем быту все людские слабости и пороки?.. Разумеется, культурный ценз человека неизмеримо вырос, но согласитесь, что с развитием сознания углубились ухищрения в нарушении норм морали: сама по себе модель греха как бы обрела бо́льшую многогранность, возникли своеобразные лазейки для самооправдания своих поступков. Именно этим нравственным ухищрениям и противостоят своей вневременной универсальностью догматы православия… Возьмите хотя бы десять заповедей. Разве потеряли они свою актуальность в более широком истолковании?.. «Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози инии, разве Мене» — то есть служи одному богу и не двуличничай; «Не сотвори себе кумира…» — то есть не раболепствуй; «Не возмеши имене Господа твоего всуе» — то есть не суесловь попусту о великом и святом; «Помни день субботний… шесть дней делай…» — то есть в рабочие дни не увиливай от дела. Я уж не говорю об остальных шести заповедях — наставлениях для нашей повседневной жизни: «Чти отца своего и матерь свою…», «Не убий», «Не прелюбо сотвори…», «Не укради», «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна», «Не пожелай жены искреннего твоего, не пожелай дому ближнего твоего…» Все эти очевидные истины христианства — суть постулаты вневременные…

— Если в христианстве все так уж незыблемо и определенно на веки вечные, то, стало быть, религия — это не конкретно-историческая форма общественного сознания, как мы привыкли считать, а нечто окостенелое, мертвенное, — снова ввернул я, делая уже вполне откровенный выпад.

— Отнюдь нет, — спокойно возразил старик. — Действительно, богословие содержит в себе вечные и неизменные истины — истины Божественного Откровения. И всякое изменение их по существу — есть ложь, преступление против Правды Божией, ересь. Однако Божественное Откровение, имея определенное содержание, подлежащее усвоению разумом, усвояется не абстрактной личностью, а личностью конкретной, живущей в соответствующем историческом окружении. Множество фактов влияет на то, как человек воспринимает Божественное Откровение. Эти факты, преломляясь в сознании человека, образуют некий психологический и историко-культурный фон, на котором происходит усвоение Божественных истин. Богословие и призвано к тому, чтобы в конкретных исторических условиях способствовать усвоению вечного и неизменного Откровения каждым стремящимся к тому человеком… Иными словами, вечные догматы христианства — и, в частности, православия — во все времена имели конечной целью их практическое приложение к конкретному бытию и делам человеческим. «Вера без дел мертва есть», — сказано у апостола Иакова…

Старик жестко отчеканил эту фразу, хотел еще что-то сказать, но потом, видимо, раздумал и уже с подобревшим лицом спросил:

— Ну что — пойдемте дальше?

— Да, пожалуйста, если можно, — попросила Зоя.

Около саркофага, к которому мы направились, лежал довольно увесистый, отшлифованный временем камень.

— Что это? — не удержавшись, спросил я.

— Это орудие смерти, коим был умерщвлен преподобный Григорий — один из первых печерских подвижников. Бог сподобил его прозорливости и чудотворения. Однажды воры задумали похитить книги, которые он любил собирать и которые в то время очень ценились. Святой, провидев их замысел, молитвою навел на них сон, так что спали они пять суток. Затем преподобный разбудил воров. Те смутились, но так ослабли от голода, что не могли идти. Григорий накормил их и отпустил. Однако незадачливых воров решили предать суду. Тогда Григорий вступился и защитил их. Тронутые его милосердием, воры оставили свой промысел и поступили в обитель… Но умер Григорий мученической смертью. Он встретил переяславльского князя Ростислава Всеволодича и предсказал ему погибель в войне с половцами. Разгневанный князь приказал бросить святого с камнем на шее в Днепр. Но мощи чудотворного чудом оказались в пещере. Рядом с ним положен камень, которым погублен святой.