Александр Апасов - Разгуляй

— Действительно, а как же ты будешь писать сразу для трех газет? — заинтересовалась Мила и пошутила: — Постоянный рецензент «Варшавской мелодии» Леонид Ланской.

— Зачем же? Это делается очень просто. Главный материал я подписываю: Л. Ланской или Леонид Ланской, второй — Л. Леонидов, а третий — Л. Милин, или Л. Надин — ну для благозвучности, скажем, Л. Надеждин, или, к примеру, Л. Зоин…

— Последнее — неблагозвучно, — заметила Мила и смутилась.

Зоя насторожилась. Конечно, Мила сказала это без всякой задней мысли, но получилась неловкость.

— Ишь ты, — поспешил вмешаться я, — заимела себе милое имя и гордится… Но, милая Милочка, Зоин — это не Зоил, так же как Милин еще не значит, что я мил Миле. Зоенька, я не успел представить тебе Милу: это далекая первая любовь — юная, ранняя, изначально-школьная. Но теперь, как, впрочем, и раньше, Ланской Миле не мил, — скаламбурил я.

— А Мила — мила́? — не преминула спикировать Надя.

— Мила мила́, как всегда мила́ первая любовь.

— Не всегда приятно возвращаться к прошлому, — возразила Зоя.

— Ладно, девочки. Хватит вам издеваться над бедным Ланским, — вздохнул я. — Этак мы от веселых каламбуров договоримся бог весть до чего.

— Вернемся к презренным рецензиям — насущному хлебу Ланского. Когда же ты будешь писать их? — спросила Мила.

— Сегодня, хоть это и немыслимо.

— Призови на помощь своего оппонента, — опять совершенно некстати вырвалось у Милы. Но теперь уже Зоя приняла ее слова как явный выпад.

— А что, и напишем! — запальчиво сказала она.

— Бросьте, девочки. Я ведь предложил в шутку. Между прочим, в двух редакциях я не договаривался о сроках.

— Так ты что, уже отказываешься от оппонента? — не унималась Зоя.

— Как можно? Ни в коем случае! Сейчас пойдем писать рецензии, — я понял, что к Тане уже не попаду. — Девочки, вы идите, а я сейчас позвоню в пресс-центр и догоню вас.

— Звони, мы подождем тебя, — неожиданно спутала мои карты Мила.

Я сделал ей многозначительный жест и сказал, что мигом позвоню и догоню их.

— Мы пойдем потихоньку, а ты давай поскорее, — тут же перестроилась Мила.

Тане я сказал, что, к сожалению, мне сегодня нужно дежурить в пресс-центре — из-за предыдущего сачкования. Кстати за ночь напишу рецензии, а завтра созвонимся.

Догнав ушедших вперед девушек, направились к метро.

— Ты не звонил Мартову? — спросила Мила.

— Нет, не успел. Кто-то звонил мне из Москвы с радио. Наверное, он. Завтра нужно будет обязательно проверить. В этой суете забудешь все на свете… Вот попрошу Зоеньку, чтобы она утречком мне напомнила.

— Ну что ж, спокойной ночи… или, вернее, бог в помощь, — сказала Мила и улыбнулась.

Я подумал, что, может быть, и другие ее реплики были не такими уж случайными. Видимо, «умненькая девочка» чем-то задевала самолюбие Милы, а может, здесь было что-то другое. Но Зоя воспринимала все это довольно болезненно.

— Леня, я пойду домой, — сказала она.

— Почему? А статья с оппонентом?

— Все это, наверное, ни к чему.

— Зоенька, что с тобой?

— Ничего. А где ты собираешься писать рецензию?

— В гостинице.

— Может, пойдем лучше в пресс-центр?

— Так и пресс-центр находится в гостинице.

— Леня, ты так категорично заявил об утреннем звонке, будто я всю ночь должна быть у тебя.

— Зоенька, ты всегда будешь со мной, — невзначай вырвалось у меня. — А что тебя смущает?

— Ты знаешь, Мила, по-моему, ревнует… Она все время говорила очень двусмысленно.

— Да что ты, Зоенька! Мила — хороший давний друг. И ты ей очень понравилась.

— Вот потому она и ревнует… Она любит тебя.

— Зоенька, не говори глупостей. Ты ведь сама сказала, что не всегда приятно встречаться с прошлым.

— Это кому как. Ты ведь тоже заметил, что Мила мила́.

— Мила́ — еще не значит, что я люблю ее.

— А меня?

Напористость Зои начинала раздражать меня.

— Ну, знаешь, у меня пол-Москвы знакомых, с которыми самые теплые дружеские отношения. И если ты будешь все принимать так близко к сердцу, то лучше уж… — я хотел сказать «расстаться», но язык не повернулся.

А Зоя, словно почувствовав, что вот-вот сорвется у меня с языка это роковое для нас слово правды, судорожно стиснула обеими руками мой локоть, попридержала, чуть заступив дорогу, и, глядя мне в глаза с обезоруживающей открытостью, сказала предельно сдержанно, но с той ноткой непреклонной решимости, с которой обратилась в пещерах к бывшему лаврскому библиотекарю и которая предрешила нашу неожиданную экскурсию:

— Леня, не сердись на меня, пожалуйста. Пойдем писать рецензию…

Да не столько на тебя я сержусь, сколько на самого себя — добром ведь этот визит не кончится, — в сердцах подумалось мне. — Знает ли она, на что идет? А может, знает. Может, она и впрямь влюбилась. Но мне-то зачем впутываться в эту историю? Ну так и остановись. Еще не поздно. Прояви хоть раз в жизни мужскую твердость… Ха, как в том школьных лет фильме «Нет мира под оливами», что ли? Фу, безвольный слюнтяй, тряпка!.. Да, были люди в наше время… Эх, старче, не пошла, видно, впрок твоя назидательная лекция о преодолении человеческих слабостей. А ведь все вроде случаи жизни были предусмотрены в твоем морально-этическом кодексе…»

И опять встало перед глазами подземное лаврское поселение… Почему-то самым впечатляющим из всех наших встреч с Зоей для меня так и осталось таинственное путешествие по пещерам. Оно накрепко врезалось в память из-за своей неожиданности и еще потому, что в нем открылся неизвестный для меня мир; наконец, оно застряло в сознании вместе с потоком новой информации, которую походя выплеснул на нас старик.

И вот теперь это путешествие преследовало меня немым укором за все расширяющееся двурушничество и лживые посулы. Тогда — при первой нашей встрече — все было естественно и непринужденно, ничто ни к чему не обязывало нас друг перед другом. Теперь свидания с Зоей становились для меня натужными и черезсильными — вроде тяжкого оброка. Я невольно вспоминал назидательные истории старика, и в голове сверчком начинало стрекотать крылатое присловье: «Сказка — ложь, но в ней намек, добрым молодцам урок», — но урока не получалось.

Особенно остро чувствовал я это сейчас, когда мы, тенью промелькнув в вестибюле, поднялись на этаж и шли сияющим проспектом гостиничного коридора, по обе стороны которого внушительно поблескивали латунной скобянкой двери комфортабельных номеров ультрасовременного столичного отеля.