Александр Апасов - Разгуляй

А Зоя уже сидела у меня на коленях, и я чувствовал на щеке теплоту ее дыхания. По-видимому, ей мешали очки: она осторожно сняла их, и я не воспрепятствовал. Это было моей молчаливой капитуляцией… Зоя несмело обняла меня, и я ощутил на своем лице робкое блуждание ее губ. Они тихо прикоснулись к моим и остановились в нерешительности. Почти не владея собой, с силой сжал я ее гибкий стан и, перехватив движение губ, в каком-то полубезумном порыве, словно азартный игрок на пороге банкротства, вопреки голосу разума делающий роковую ставку ва-банк, впился жадным, отчаянно-хищным поцелуем… И странно — я не чувствовал сейчас в ее ответе того неучастия, что смущало меня и у Выдубицкого монастыря, и на Владимирской горке, — Зоя цепко держала меня за шею, а тело ее передергивалось как в ознобе…

— Имейте в виду, что ровно в двадцать два тридцать я выключаю свет. Так что закругляйтесь заранее, — строго предупредил комендант.

— А вдруг мы задержимся? Ну по чистой случайности, — попытался сговориться я.

— Никаких случайностей: в пол-одиннадцатого аудитория должна быть пустой.

— Я буду стараться, но мало ли что может быть… Ведь соберется около тысячи человек. И представьте, что может произойти из-за какой-нибудь неожиданности.

— Поэтому я и предупреждаю вас. А там рассчитывайте сами.

— Послушайте, я прошу вас не устраивать скандала.

— Об этом вы позаботьтесь сами, — меланхолично резюмировал комендант.

Я понял, что уговаривать его бесполезно, и, поднявшись наверх, заглянул в аудиторию. Она заполнилась больше чем наполовину. Между тем дел у меня было непочатый край. Как это обычно бывает, в последний момент выяснилось, что микрофон не работает, а радист как сквозь землю провалился. Наконец его нашли, он стал разбирать и собирать микрофон, дуть в него и говорить: «Раз, два, три». Я тем временем оформлял у вахтера расписки на графин, стакан и скатерть, а заодно встречал и провожал в зал своих друзей и знакомых. Время шло, а у нас еще не был решен порядок вечера. Собравшись в тесной комнате рядом с эстрадой, мы наспех оговаривали программу.

— Читаем по три-четыре стихотворения, — говорили одни.

— Нет, так нельзя, — возражали другие, — стихи могут быть разные. Давайте установим регламент.

— Нет, давайте лучше так, — сказал я на правах председателя, — во-первых, учитывать реакцию зала, а во-вторых, следите за мной. Я буду сигналить: стоит ли читать еще или хватит. Да и сами почувствуете…

— Точно как в прошлый раз, — согласился Алик Луцкий.

— Да, но тогда нас было меньше. А сейчас, если подойдут Славин и Новицкая, нас будет двенадцать душ — плюс мое вступительное слово.

— Только ты не распространяйся о поэтических традициях от Ломоносова до Снегова, — пошутил Алик, имея в виду мое выступление на предыдущем вечере, когда я углубился в родословную литературных традиций Московского университета, а заодно стал пояснять культивировавшуюся в нашем литобъединении так называемую теорию астрофического ассоциативного стиха.

— Я скажу буквально пару слов, необходимых для открытия… Кстати, на вечер пришли ситники. Они обязательно будут требовать трибуны. Но это невозможно ни по времени, ни из тактических соображений.

— А может быть, все-таки выпустим Руба — он ведь с истфака? — предложил Володя Келейников, близкий друг Рубановского.

— Ни в коем случае. Он сам игнорирует нас, а кроме того, мы поставим под удар все литобъединение, — категорически заявил я.

— Но у него ведь отличные стихи. Да и мне без него выступать неудобно, — настаивал Келейников.

— Володя, ты понимаешь, о чем я говорю? Сейчас мы не можем выпустить его ни в коем случае.

— Я тоже думаю, что сегодня это ни к чему, — поддержала меня Алла. — А потом, вы видели, с ними пришел Баткин. А этот обязательно что-нибудь выкинет.

— При чем тут Бат? Руб — сам по себе. Бату, конечно, не стоит давать слова, а Рубу можно, — пробурчал в поддержку Келейникова Адик Заломов, тоже близко стоявший к ситникам — группе молодых поэтов, провозгласивших себя «Союзом истинных творцов», или сокращенно СИТО.

В это время аудитория зашумела, требуя начинать вечер, — мы сильно затягивали его.

— Нет, я категорически против. Они ушли от нас демонстративно, а кроме того, сегодня у нас всё под завязку. Кстати, еще нужно установить последовательность. Алик, ты начнешь?

— Я буду читать сегодня переводы, — ответил Луцкий.

— Начни со стихов, а потом прочти переводы: два стихотворения и два перевода, — посоветовал я, и Алик согласился.

— Если я буду выступать, то только третьим, — заявил Келейников.

— То есть как это «если будешь»? Решай сейчас — будешь или нет?

Все стали уговаривать Володю читать, а я между тем ориентировочно наметил последовательность выступающих… Так, более или менее сорганизовавшись, мы вышли на эстраду.

Вечер начался. Мое вступительное слово и в самом деле вышло предельно кратким, однако я подчеркнул, что сегодня выступают только поэты, организационно связанные с «Бригантиной». Потом объявил Александра Луцкого — второкурсника журналистики и одессита.

развивает Алик свою поэтическую версию открытия Колумбом Америки. Читает он свободно и непринужденно — так, как и надо для открытия вечера, чтобы установить связь с аудиторией. В довершение всего свои переводы он предварил таинственной историей о будто бы найденной им тетради стихов средневекового шкипера Ричарда Томса. На самом деле, как выяснилось потом, это была обычная литературная мистификация, а читал Алик свои собственные, овеянные морской романтикой стихи.

Затем выступила Наташа Дмитриева. Обычно она очень смущается перед аудиторией, и оттого ее тонкие пейзажные зарисовки звучат с эстрады не совсем внятно. Еще накануне я посоветовал Наташе для начала прочитать стихотворение «Путь»…