Александр Апасов - Разгуляй

— Мы выросли из детских штанишек ученичества и создали Союз истинных творцов! У нас своя платформа! Мы — сито поэзии!

— Так и организуйте свой ситный вечер — на ржаной платформе, — отмахнулся я.

— Мы не тратим времени на всякие организационности, а используем любой повод для выступлений. Будем выступать и сегодня! — запальчиво бросил Баткин.

— Для этого у вас не хватит времени: в пол-одиннадцатого выключат свет.

— Ах, вот как! Ну что ж, это даже и лучше: мы будем читать стихи в кромешной тьме!

— После нас читайте сколько вам угодно и как вам угодно — хоть с крыши.

Убедившись, что нахрапом добыть трибуну не удастся, Баткин принялся юлить, но я категорически отказался объявить их. Меня поддержали все наши, даже Володя и Адик пытались урезонить неистовых парламентеров…

Второе отделение открыл Гриша Славин стихотворением «Первозданность»:

Гриша читает свое новое стихотворение, четко выговаривая каждое слово и акцентируя пружинистый ритм. Славин — любимчик университетской аудитории, его стихи знают и по прежним поэтическим вечерам, и по публикациям в нашей многотиражке. Особой популярностью пользуется его лирика. Среди бурных аплодисментов из зала раздаются просьбы прочитать полюбившиеся стихи…

Славина не отпускают с эстрады. Аудитория возбуждена. Гриша читает еще несколько стихотворений и среди них свой знаменитый, восторженный гимн любви:

А вслед за Славиным по контрасту я объявляю Светлану Дремову, у которой философичность сочетается с полемической заостренностью. Света читает стихи из цикла «Идолизм»:

Дальше наступает, как мне кажется, самое сложное и ответственное: приходит черед Аллочки Стессель. Она, как и Заломов, дебютирует на нашей «Бригантине». И вот перед переполненным амфитеатром Коммунистической аудитории появляется хрупкая тоненькая девочка. Она волнуется, начинает читать стихотворение, сбивается, хочет уйти, но аудитория аплодисментами удерживает ее. Аллочка читает с явными заминками, а я с пристрастием слежу за реакцией публики. Я боюсь, что тихий робкий голос Аллочки не долетит до галерки и там начнутся разговоры, которые обычно обладают свойством распространяться на всю аудиторию. Но нет — слушают! Семь с половиной сотен душ замерли и вслушиваются в тихое напевное звучание ее голоса — хрупкая девочка завоевывает аудиторию. Так неожиданно для всех нас, бригантиновцев, тихие, камерные, но предельно искренние стихи Аллы Стессель имели большой успех. Все мы были довольны этим дебютом и долго еще потом ломали себе головы, разгадывая секреты реакции аудитории на выступления поэтов. Разгадывали-разгадывали, да так и не разгадали. Правда, повторяю, время тогда было особенное — очень отзывчивое на искренность. Это было время повального поэтического запоя…

И вот наконец среди нашего поэтического плац-парада выходит на марш тяжелая артиллерия: я предоставил слово главному теоретику «Бригантины» Алексею Надеждину. Это была яркая и колоритная личность — нечто вроде Брюсова нашего местного значения. Резкость и категоричность суждений Надеждина были в значительной степени обоснованы его начитанностью и глубокой теоретической подготовкой. Держался он и с преподавателями, и со сверстниками в манере этакой подчеркнутой олимпийскости, которой чужда всякая повседневность. А если к этому присовокупить такие черты его внешности, как гладко зачесанные волосы, клинообразная борода, безукоризненной свежести белая крахмальная сорочка и неизменная «тройка» с серебряной цепочкой карманных часов (мы постоянно подтрунивали, что, если бывают счастливчики, родившиеся в рубашке, то Алеша непременно появился на свет божий в жилетке), облик нашего теоретика предстанет во всей плакатной парадности… Но в общем-то Надеждин был вполне свой парень, разве что малость напыщенный. Алеша не спеша вышел из-за стола и, минуя микрофон, остановился у самого края эстрады. Привычным движением поправив легкие очки — этакая реплика пенсне, он произнес:

— Я прочту новое свое произведение. По жанру это нечто среднее между стихотворением и поэмой, а по своей структуре являет характернейший образец введенного нами в активный обиход астрофического ассоциативного стиха… Посвящается воспитанникам «Сокольнического лицея» — легендарного Института философии, литературы и истории имени Чернышевского. Институт существовал с 1934 по 1942 год и был реорганизован в гуманитарные факультеты Московского университета в связи с тем, что большинство его студентов ушло на фронт. Гуманисты взяли в руки винтовки… Итак, «ИФЛИ»:

Постепенно Алеша раскаляется, входит в азарт. Напускная сдержанность отступает под напором темперамента. И вот уже совсем не по-олимпийски рубит он воздух кулаком:

А дальше — больше… Скупыми, но броскими штрихами передает драматичность этого грозного времени Алексей Надеждин. Вот вслед за испанской прелюдией разражается мировой пожар — и ифлийские горны трубят боевой сбор… Тревожная напряженность охватывает аудиторию. Да и читает Алеша мастерски. Правда, злые языки сеют слухи, что Надеждин репетирует свои стихи перед зеркалом, отрабатывая интонацию и жесты, но, в конце концов, это уж его дело. Во всяком случае, стихи его звучат отменно… И вот сейчас, закончив чтение, Алеша под бурную овацию с легким артистичным поклоном отошел на шаг и занял свое место за столом.