Александр Апасов - Разгуляй

— Ладно, Ланской, я все прекрасно понимаю… Беги, догоняй «улетевший звон», — Лена грустно улыбнулась и, не прощаясь, пошла к Охотному ряду.

Наташу я догнал у самой улицы Калинина.

— Натуленька, извини, что так получилось.

— Почему ты не пошел с ней?

— Подожди, не торопись с назиданиями. Ты ведь еще ничего не знаешь.

— Я действительно не знала, что ты женат.

— Об этом почти никто не знает. Все вышло скоропостижно, как гром среди ясного неба… Непонятно только, зачем расписывались — на полгода.

— Ты официально развелся?

— Вполне. А ты?

— Мы разошлись, но не оформили…

— Еще не все потеряно? — усмехнулся я.

— Да нет, для меня все потеряно, но Борис категорически не хочет разводиться… Еще на что-то надеется — и ноет как последний слюнтяй.

— Это мне знакомо: слякоти и сюсюканья ты не выносишь.

Наташа промолчала.

— Натуль, скажи, а из-за чего у нас все так нескладно получилось? Из-за моего нытья?

— Не знаю… Да и что говорить об этом?

— А ты верила, что я тебя любил?

— Не знаю, Ленечка… Я ничего не знаю. Я боялась тебя.

— Почему? — удивился я.

— Я боялась твоей безудержности. Куда тебя понесет, одному богу известно… Ты — увлекающийся.

— Не понимаю, почему все считают меня каким-то ветрогоном? Ты рассуждаешь точь-в-точь как Женька. Просто нелепость…

— Видишь, какое заслужил единодушное мнение, — улыбнулась Наташа. — Кстати, Томка окрестила вас неразлучной парой. Что же такое смогло вас разлучить?

— А все то же самое. Она пыталась зарядить меня кислородом на всю жизнь и одновременно — раскочегарить мою ревность. Но, как тебе известно, кислород не горит, но поддерживает горение. Произошел взрыв, и все выгорело дотла.

— Знаешь, я вот сейчас слушаю тебя и думаю, что кому-нибудь, наверное, ты плетешь такие же байки и про меня.

— Натуленька, ты что — с приветом?

— А что? Я видела сейчас, как ты обошелся со своей женой, слушаю, что говоришь о Жене… Вполне логично развить эту аналогию и в глубь времен, — грустно улыбнулась она.

— Вот здесь, золотко, у тебя произошла смысловая осечка, осечка по аналогии… Во-первых, ты не дослушала наш разговор с Леной, о которой, кстати, не только говорить, но и подумать плохо никому не позволю…

— Ты любишь ее? — перебила мою горячую речь Наташа.

— Если говорить напрямую, то нет. Но только все здесь и сложнее, и проще. Даже не понимаю, чего она взъерепенилась сегодня. Ее заело, что я не представил ее по всей форме, особенно в связи с нашим вечером, — у нее тут есть один бредовый пунктик. Но я не сделал этого, чтобы не испугать тебя, — я очень рад был…

— Ну и хитрец же ты, Ланской! — вдруг звонко воскликнула Наташа. — Теперь всю эту сцену ты хочешь свалить на меня.

— Ох, — тяжело вздохнул я, — до чего же эти женщины любят ставить все с ног на голову. Ну просто сил нет!

— А эти мужчины изворотливы, как ужи под вилами, — кстати, это твое выражение. И всюду им мерещатся женские интриги…

— Ну уж в ваш огород, девушка, скажем честно, эти камешки никогда не летали… Хоть ты и остаешься для меня сплошным ребусом и загадкой. Знаешь, как я обрадовался, когда получил твою записку. Аж в лирику ударился.

— А что здесь предосудительного?

— Не то что предосудительно, но все хорошо к месту. «Колокольцы» нужно читать наедине, без свидетелей.

— Ну-ну, позлорадствуй еще.

— Ты о чем?

— Об улетевшем звоне… Ку-ку! Сбылось твое пророчество. Ликуй и гордись.

— Что ты сказала? — от неожиданности я даже остановился и, взяв Наташу за плечи, взглянул в глаза: — Натуленька, милая, это правда?

— Пойдем, Леня, пойдем. Не стоит вспоминать. Ты ведь и похлестче писал. Помнишь? «Нечего держать то, что должно умчаться…»

— Это «Последний стих»: «Почему-то я чаще тебя провожал, чем встречал…» Логическая ошибка — даже элементарный арифметический просчет. Чисто количественно нельзя встретиться с человеком меньше, чем расстаться с ним, ибо любому расставанию всегда предшествует встреча, — полушуткой ответил я.

— Раньше такие несоответствия ты называл аллегориями и метафорами.

— А ты еще помнишь?

— К сожалению… «прошлое застряло в ресницах».

Я не нашелся что ответить и замолчал, но молчание взвинчивало еще сильнее. На меня словно повеяло потеплевшим ветром тех далеких тревог. И четыре года, прошедшие с тех пор, как Наташа после «Колокольцев» произнесла ту самую фразу, которая стала для нас последней — последней во всем, — все эти четыре года словно выпали из моей памяти. И снова преисполненным невыразимого смысла «стоп-кадром» выплыло из сумбура и сутолоки этих лет омраченное усталостью лицо Наташи. Почему-то и прежде, когда память возвращала к ней, я испытывал щемящее тоскливое чувство и перед глазами вставала сцена последнего расставания. Я не знал за собой вины, и все-таки в глубине души цепко когтилось ощущение, что где-то и в чем-то я был не прав.

А сейчас со мной шла совсем другая Наташа — не такая ершистая, не такая задиристая. И даже разговор наш был совсем иным. Из него исчезли все недомолвки и заикания, которыми прежде обменивались мы о самом заветном… И мне захотелось вернуть милое трепетное прошлое, чтобы увидеть и узнать в нем прежнюю Наташу. Но если из сознания невозможно вытравить этих четырех многому научивших нас лет, то пусть хотя бы далеким эхом отзовется в сердце тот грустный перезвон, что навевал когда-то мотивы моих тревожных песен. Я силился вспомнить что-нибудь из посвященных Наташе стихов, но все это казалось теперь хлипким и наивным, все не соответствовало нашему сегодняшнему настрою. И вдруг Наташа, словно угадывая мои мысли, спрашивает:

— А если бы меня не было сегодня на вечере, ты стал бы читать стихи?

— Не знаю. Вообще-то меня, конечно, подмывало. Но если бы стал читать, то, наверное, что-нибудь другое… Между прочим, я уже не пишу стихов.

— Ну да! Не может быть… Почему же?

— Из суеверия, — полушутя-полусерьезно ответил я. — Как только я впадаю в поэтический пыл, меня буквально преследуют всякие неприятности.

— Вот уж действительно чудеса… И на ком же иссяк поэт Леонид Ланской?

— В своем классическом варианте — на Евгении Петровне Лисицыной. Были, правда, некоторые исключения, но это уже нетипично.

— А в Жениных стихах тоже ломались копья?

— Еще бы! «Вам не видать таких сражений!»

— Не завидую я ей.

— А мне?

— Ты — человек привычный. А обрушить на свежую голову запас твоих эмоций — дело нешуточное. По себе знаю.

— Тебе я писал стихи грустные и нежные.

— Ничего себе — «грустные и нежные»!.. Прочти что-нибудь для сравнения.

— Да ну, зачем?.. А впрочем, вот — кульминационное. Так сказать, Женины «Колокольцы»… Кстати, название тоже стало нарицательным в наших отношениях — «Хрупкость».