Александр Апасов - Разгуляй

…И снова, как четыре года назад после «Колокольцев», мы замолчали. Шли и думали каждый о своем, а может быть, об одном и том же.

Арбат затихал, обволакиваясь тревожной, волнующей тишиной. Редкие фонари, не в силах побороть ночную темень, окутали таинственным полумраком отходящую ко сну улицу. И одинокими маяками жизни светились кое-где горящие окна. Город тихо погружался в ночь. Замирание жизни и успокаивало, и тревожило. Моя рука лежала на плече Наташи — лежала вяло и тяжело, словно придавленная поглотившей нас тишиной. Невольно вспомнились заключительные строфы стихотворения «Ася» нашего университетского поэта Михаила Шлаина:

Но в том же стихотворении он говорит, что у всех людей такая же история… Но почему это так? Почему он говорит, что у всех людей? Ну ладно, у меня, скажем, все понятно, — хоть и ничего не понятно. Но у меня все беды происходят от собственной неуравновешенности. Но почему такая же чехарда получается и у других? Вот Наташа… Как случилось, что и она оказалась в беде? Да и можно ли обидеть такого человека, как Наташа?.. А Ленка? Чем она виновата в своей неустроенности? Неужели тоже, как и я, своей неугомонностью? Мечется она по жизни и не знает сама, чего хочет. И все вокруг будто специально ставит ей подножку: первый муж — жулик, второй — безумный… Да при чем тут второй? Не был я ей мужем, все это зеленая глупость какая-то. Но глупость не глупость, а Ленка опять осталась ни в тех, ни в сих.

Но почему же все так получается? Расходятся люди, которые вместе могли бы быть счастливы, которые очень нужны друг другу. А они расходятся и идут навстречу тому, что им чуждо, — расходятся, чтобы потом, встретившись, убедиться, что где-то и когда-то ими была совершена непоправимая ошибка… «Боялась твоей безудержности…» А может, не безудержности, а безумства. Разве не безумством была вся эта история с Леной? Только двое безумных из двух — это уже стопроцентное безумство, это уже слишком много для одной семьи. Ведь Лена оказалась такой же безумной, как и я. Вернее, она прониклась бредовой идеей — любить безумцев. Так и на суде сказала…

— Почему вы решили оформить брак, если знали заранее, что не сможете создать семью? — спросил нас судья.

— Потому что обременять Ланского семьей — это безумство. Я люблю его, но он должен быть свободным.

— Стало быть, вы приносите в жертву свое чувство.

— Ничуть. Так будет лучше и ему и мне, потому что для меня этот брак тоже обременителен.

— Как? Что вы говорите? Насколько я понял, вы и сейчас любите его, — удивился судья.

— Да, я очень люблю его. Но я люблю не только его, а всех, кто должен совершить что-нибудь замечательное.

— Это противоречит общепринятым нормам морали. Вы понимаете, что говорите?

— Я понимаю, — всплеснув руками, взмолилась Лена: она, видимо, почувствовала, что говорит не то. — Но я прошу вас понять меня правильно. Если угодно, наш брак можно считать чисто формальным — ведь мы прожили всего полгода.

— Вот это ваше пояснение несколько ближе к истине, — встрепенулся судья. — В кодексе предусмотрена статья, касающаяся фиктивных браков, то есть браков, преследующих злоупотребления или корыстные цели…

— Но у нас не было ни злоупотреблений, ни корыстных целей, — перебила Лена судью. — Мы встретили друг друга, полюбили и решили быть вместе.

— Если вы полюбили и, как говорите, любите до сих пор, то зачем разводиться — ведь вы не прожили еще и полугода. Однако вы сами утверждаете, что полюбили Ланского как человека замечательного. Стало быть, вы имели в виду его положение…

Я понимал, что все эти словопрения ведут в тупик. У нас действительно не было никакого резкого конфликта, но и семьи не было, а потому и нужно было лишь формально расторгнуть наш брак. И вдруг Ленка начинает мудрствовать и удивлять уважаемое присутствие идиотской мотивировкой этого не вполне нормального случая… Вот уж воистину бредовая идея! Мало того, что в лучшем случае нас могут просто-напросто вытурить из суда за несерьезность, но возможен и более «серьезный» исход — и аморалка, и фиктивность, и что-нибудь еще вроде этого… Я поспешил вмешаться в разговор, пока дело не зашло слишком далеко:

— Послушайте, какое может быть злоупотребление положением, когда я студент.

— Но вы работаете в газете, создаете общественное мнение, а здесь уже может быть злоупотребление.

— Этак можно бог весть до чего договориться. Между тем все значительно проще: наш брак был скоротечным и ошибочным. А все рассуждения о знаменитости, по меньшей мере, наивны.

Мы что-то еще объясняли, доказывали, о чем-то спорили. И в результате все до того запуталось, что суд собрался было отложить рассмотрение дела. Потом, посовещавшись, эти умудренные жизненным опытом люди, по-видимому, решили, что в данном случае дело о разводе возбуждают не вполне дееспособные лица, и удовлетворили наш совместный иск…

А не безумством ли была сама женитьба? Все решилось буквально за неделю со дня нашего знакомства. Правда, Лену я увидел давно, еще на первом курсе, — она училась на втором. Три года я украдкой наблюдал за ней и восторгался. Я не смел не то что заговорить, но даже бросить на нее неосторожный взгляд, потому что держалась она на факультете подчеркнуто обособленно (как говорится, «всегда без спутников, одна») и было в ее облике что-то недосягаемое и величественное — даже несколько надменное, затаенное, гибкое, пружинистое. Во всяком случае, такой казалась она мне, пока мы не были знакомы. Изредка я видел ее в раздевалке или проходящей по коридору и невольно задерживал свой взгляд на ее прямом, туго перехваченном в талии стане. Откинутая назад, гордо поставленная голова увенчана короной пышных пепельных волос. А под короной — холодный и недоступный взгляд больших серых глаз. Да и сами черты лица — высокий чистый лоб, красиво очерченные чувственные губы, мягкий овал подбородка, чуть вздернутый капризный нос — создавали некий обобщенный образ женщины XVIII века — нечто среднее между рокотовскими красавицами и знаменитым портретом герцогини Де Бофор, что в Эрмитаже…