Александр Апасов - Разгуляй

Проплывет по Басманной Чудотворная и выйдет на то самое, всей Москве известное перекрестье дорог. Тут большой отдых перед дальним странствием до самого до Владимир-града. Отдыхает Чудотворная… Нет, не отдыхает — за грешный люд московский всевышнего бога молит. И идут поклониться ей, пресветлой, темные людишки из ближних и дальних сел московских — идут из Елохова, из Красного, из Семенова, из Измайлова, из Черкизова, из Преображенского да из скольких еще — всех не перечислишь. Идут и несут ей, единой, все свои неисчислимые — большие и малые беды и невзгоды.

Отправилась в дальний путь матушка — и вроде осиротела Москва.

Переминаются с ноги на ногу черные работящие смерды московские, почесывают затылки — тяжеле аль легче стало, кто его знает, кто разберет. Главное, дело сделано — по домам пора, вечерять пора. Важные-то баре, чай, после сытной праздничной трапезы по лавкам разлеглись. А тут хучь косушку пропустить, промочить горло! Оглянулся, ан! — уж хитрый кабатчик-лавочник раскинул свои тенета. Ловко орудует, выжига! Звенят мужицкие пятаки да алтыны в тугую шинкарскую мошну, течет по нечесаным мужицким бородам хмельная брага, гудят хмельные мужицкие головы… Эх, разгулялся худой народишко в славный двунадесятый праздник Покрова Пресвятой Богородицы! Эх, людное место, бойкое!..

Но, чу!.. Снова ударил вестник на Иване Великом — и отозвались в ответ все сорок сороков московских… Выводит через праздничные Спасские ворота́ великий князь московский свою старшу́ю дружину. Идет воевать Рязань ли, Тверь ли, Казанское ли ханство, а путь все тот же. На перекрестье дорог ждут князя меньши́е подручные дружины… Эка народишку собралось! Почитай, со всей вотчины… Прощай, люд московский! Прощайте, жены, дети, матери и сестры любезные!. Прощай, столица белокаменная! Удастся ли свидеться? Чай, не на гулянку собрались… В такой путь и сердце облегчить не грех. Лей, лей, выжига! Лей, кривая душа! Мало ты шельмовал нашего брата? И тут норовишь ужулить?! У-у, выжига! Прибью! Разгуляюсь напоследок! А живы вернемся — вовсю развернемся! Разгуляемся… Эх, людное место, бойкое…

Чу?.. Не слышно ли басовитого вздоха Ивана Великого? Не отзовется ли ему набатным ударом Богоявленье, что в Елохове, али басманные приходы, али какие еще? Не крадутся ли по пятам сыскные ярыжки?.. Нет, никого не видать, ничего не слыхать — все тихо… А ты лей, лей, выжига! Лей полнее! Да свету приубавь, да молчи больше… Платить чем будем, спрашиваешь? Сегодня, брат, гривнами платим. А завтра — ищи-свищи в поле ветер… Пути неближние — Дон-река, степи Заволжские, леса Муромские, море Хвалынское, а там край света — Сибирь дремучая… Эх, разгуляемся! Лей, лей, выжига! Да не поглядывай на дверь-то! До бога высоко, до царя далеко! Дьяк приказный тоже стражу кликнуть хотел, да приумолк навеки в своих палатах на Варварке… То-то, помалкивай! Эх, разгуляемся напоследок!

— А что, не гудит ли большой колокол Ивана Великого?

— Э, паря, башка твоя дурная гудит, а не колокол…

— Что башка? Спину не разогну, совсем хребёт свернул. На Яузе-реке баржу грузили — к Волохову, на Варяжское море.

— Дело немудреное…

— А ты сам — велик ли мудрец? Кто таков? Откудова будешь?

— В бору на полянке пни корчевал…

— Видать, глыбко сидят. Эко руки трясутся.

— В нашем деле рука не дрогнет…

— Велик промысел… А, пей — все едино!

— Подайте, касатики, Христа ради, вдове бесприютной.

— Откудова бредешь, бабка?

— Из Мурома, касатики, из Мурома.

— Тягучая дорога, темная…

— Темная, касатики, тягучая — голодная.

— Присядь, бабка, замори червячка, промочи горло.

— Горе в вине не утопишь… В аккурат сороковой дён ноне, как сынка родненького лишилась. Одна на всем белом свете осталась, сиротинушка, бесприютная… Ой, горюшко ты мое горькое…

— Пригубь, бабка, чарку — отлегнет от души. Да и мы кормильца твово — царствие ему небесное — помянем. Пей, хрестьяне чернопашные!.. А ты лей, лей, выжига! Наливай с походцем!..

— Чу… Снова звонят! Что ноне за праздник?

— Совсем очумел ты, мило́й! Али зенки винищем залил? Глянь в оконце: колодников с Самотеки на старый Владимирский тракт гонят.

— Лихие, знать, люди.

— Не обмануть да не украсть — бог счастья не даст. То-то, пей да помалкивай…

— Эх, горе горькое. Гудит башка, руки чешутся. Разгуляться бы…

И гудит, гудит, гудит, гудит хмельным гулом людное перекрестье дорог за Земляным валом… Валом валит сюда нужда людская — тяжкая, непомерная. Валит, чтобы в разудалом веселье или хмельном угаре хоть на время забыть о своей треклятой доле, валит, чтобы утопить в вине ползучее горе-злосчастие… Валит, чтобы раз-гу-лять-ся… Людное место, горькое, разгульное.

Сколько горя, сколько радостей излито здесь, на этом старинном перекрестье. Но плохое забывается, а славное во веки веков живет. И поныне стоит Разгуляй! Только зело постарел, да лихость его поприутихла. Посолиднело перекрестье — площадью именуется. Но все равно, как и прежде, людно и говорливо здесь — все равно ведь перекрестье, старое перекрестье огромного города-государства…

Очень гордился я древним Разгуляем (слово-то какое — сочное, исконное!). От него проходила прямая дорога к столице моего государства — Манежу. Это был длиннющий маршрут троллейбуса № 5 — он шел от Елоховского проезда до самой до Краснопресненской заставы. Теперь этот маршрут расформировали. Можно, конечно, добраться до Манежа автобусом № 3, но только движение у него одностороннее… А может, нарушилась эта связь вовсе не из-за троллейбуса, а потому, что прошло время, и кончил я университет, и расстался со своими сказками и мечтаниями, и не хожу больше по своим заветным, заповедным землям — да и их-то шибко поубавилось… И осталась от всего моего государства Манежная площадь, на которую я до сих пор прихожу из всех ближних и дальних странствий. И еще седой Разгуляй — свидетель всех моих радостей и тревог, которые всегда и неизменно несу домой. Многое меняется в жизни, и трудно поручиться за что-нибудь наперед, но верю и знаю, что по своей воле никуда не уеду отсюда. Здесь гнездилось не одно поколение моих предков, и слишком многое связано с этими древними зданиями, с этими дорогами, с этим воздухом, чтобы лишиться всего этого или променять на благоустроенное жилье уныло однообразных новостроек.

Но все это теперешнее — так, к слову пришлось. А тогда, наутро после Татьянина праздника, с нетерпением выбежал я из дому. Времени у меня было с гаком, но все равно не терпелось. По привычке приостановился на парадном, осмотрелся — красотища! Хорош все-таки наш Разгуляйчик!

И опять… Вчерашние арбатские тени сбежались и средь бела дня обступили меня. Вот на углу Токмакова переулка мастерская, а рядом с ней жилой дом художника Федора Рокотова, — милый, несказанный, несравненный XVIII век!.. И еще Пушкин — он тут всюду, во всем, на каждом шагу. Как отозвалась бы на все это чуткая к пушкинской памяти душа Леночки!..