Роман Левин - За неимением гербовой печати

Самолет бежит по гладкой, отполированной до блеска посадочной полосе, и его трясет как последнюю колымагу на ухабах. Серая бетонка жарко струится под лучами солнца. Здесь нет и намека на дождь. Впереди на фоне безоблачного неба стремительно приближаются, словно вырастают из-под земли, деревянная вышка с галереями, приземистые ангары, машины-бензовозы и самолеты, как большие модели, разбросанные по всему полю.

Напряженное ожидание в «Дугласе» сменяется всеобщей возней, люди спешат поскорей собраться, чтобы, когда самолет остановится, ни минуты не задерживаться здесь.

— Чего горячку порешь, — останавливает меня старшина, видя, что я по примеру других пассажиров начинаю складываться. — Время есть, и машина за нами должна придти.

Как только самолет коснулся земли, все неприятности мои как рукой сняло.

Через несколько минут мы грузимся в юркий, старенький пикап. Шофер говорит, что прождал нас с утра и уже собрался уезжать.

— Дождь, понимаешь, в Минске зарядил, нелетная погода, стало быть, — объясняет Олейник, — сидели пока прояснилось.

— С авиаторами только свяжись, — говорит шофер, — от всего будешь зависеть — от дождя, от снега и бог знает еще от чего.

— Конечно, не то, что на твоем тарантасе кататься.

— Тарантас мой не подходит?

— Да, нет, у меня к твоей машине никаких претензий, вполне приличный пикапчик.

— Еще бы, — соглашается шофер, — не смотри, что вид такой. Бегает еще будь-будь.

— Должно быть, и на фронте побывал со своей машиной? — интересуется старшина.

— Почему думаешь?

— Ну как же, вон на крыле осколком шарпануло, кулак пролезет.

— Верно, осколком, — подтверждает шофер и бережно, как к живому телу, прикасается пальцами к облупившемуся, загнутому по краям железу. — Только не на фронте, а здесь в Москве. У нас тоже всего хватало. За тем вон лесом, километрах в двадцати, немцы были.

Мне страшно поверить тому, что слышу. Немцы были на окраинах Москвы, на улицах ее падали осколки. А шофер так спокойно говорит. Хотя чего удивляться: фронт, осколки… Мы в Белоруссии видели не меньше… Но ведь это Москва!

Многое казалось нам немыслимым, невероятным, пока не пережили этого. А теперь уж ничем не удивить нас, ничем не испугать, потому что видели все, даже самое мучительное и обидное — осколки на улицах Москвы.

— Едем в наркомат? — направляясь к машине, спрашивает шофер.

— Погоди, прежде нужно мальца в Казань отправить.

— В Казань, сейчас?

— Именно, — говорит Олейник. — Только обмозгуем, как это лучше сделать.

— Чего мозговать, на Казанский вокзал надо ехать, — сразу же решает шофер.

— У меня есть письмо капитану Басову в Севастопольский авиаполк, — вспоминаю я о письме, которое дал Артюхин.

— Зачем письмо? — не понимает Олейник.

— Артюхин сказал, чтобы я нашел капитана Басова, возможно, он меня самолетом в Казань отправит.

— Вот оно что, — пробежав глазами строки, адресованные Басову, — говорит старшина и задумывается. — Где же мы будем искать этот второй Севастопольский? И потом опять самолетом, разве забыл, как тебя разобрало?

Я действительно забыл, как мне было худо. Вдохнув свежего воздуха, настоянного на травах, после дурманящего запаха алюминия, я почувствовал себя отлично, неприятные ощущения пропали, только есть хотелось сильнее прежнего.

— Если Басова трудно найти, так и не будем его искать. Это не обязательно. Письмо Артюхин дал на всякий случай, — как ни в чем не бывало говорю я. — У меня есть проездное требование для железной дороги.

— Тогда все в порядке, — удовлетворенно говорит старшина.

Мы садимся с Олейником в крохотный кузов пикапа, где аккуратно уложен груз, привезенный из Минска. Машина, круто развернувшись, выезжает с аэродрома.

Вдоль шоссе мелькают пригородные дачи под строгими, прямыми зонтиками сосен, длинные бараки в окружении прозрачных берез. К самой дороге подступают желтеющие делянки огородов, охваченные со всех сторон нитями колючей проволоки. У въезда в город бесформенным железом топорщатся противотанковые ежи. Давно ли они были расставлены на дороге, а сейчас свалены у обочины тягостным напоминанием об опасности, грозившей городу. Придет время, их уберут отсюда, но то, что в районе Химок и Покровской Стрешни стояли противотанковые ежи и надолбы, будет нашей вечной памятью и болью.

Четыре года назад мы ехали по Москве втроем: мама, сестра и я, ехали веселые и беспечальные. Нам даже и в голову не приходило, что только одному из нас будет суждено вернуться сюда. Так получилось, что эта горестная удача выпала мне. Могло быть по-другому. Но в слепой прихоти случая мне чудится упрек, словно я в чем-то виноват, ведь их-то нет, а я, живой и невредимый, еду по Москве, подставив лицо встречному ветру. Наш пикап стремительно скользит по улицам, мало отличающимся от тех, что были в сороковом.

Когда машина сильно тормозит у светофоров или делает крутые виражи, меня отклоняет в сторону, и я невольно облокачиваюсь на плечо старшины. Он сидит неподвижно и прочно, как каменный, только медали позванивают у него на груди.

Мы мало знаем друг о друге, но мне кажется, что он везет меня на вокзал с той серьезной деловитостью, с какой выполнял бы любое иное поручение. Находиться при исполнении служебных обязанностей для него стало самым привычным делом.

— Хорошо бы, тебе не долго пришлось ожидать на вокзале, — задумчиво говорит старшина.

— Как получится.

— Ну ясно, только чего зря томиться и время терять.

— И так мне здорово повезло с самолетом. Если бы не самолет, трясся бы где-нибудь на машине или на КП сидел.

— Конечно, ты выгадал суток двое, не меньше.

Старшина ногой придерживает съехавший тюк и водворяет его на место.

— Билеты мы достанем? — беспокоюсь я.

— По воинскому требованию в первую очередь, можешь быть спокоен. И потом, через Казань все поезда идут: и на Урал, и в Сибирь, и на Дальний Восток — тебе любой подойдет.

Старшина еще что-то говорит, но я не могу расслышать, так как машина ныряет под мост. Огромные клепаные фермы над головой гудят, и мощное эхо от идущего по верху поезда перекатывается, как в тоннеле.

Площадь, на которую въезжаем, довольно просторна, но кажется тесной от обилия транспорта и пешеходов. Наш водитель искусно лавирует в этом потоке.

— Здесь всегда полно народа, — объясняет Олейник, — потому как сразу три вокзала.

Мне непонятно, как и зачем несколько вокзалов. В тех городах где я жил, было по одному вокзалу. Сейчас мне тоже нужен один-единственный, с которого мог бы уехать к отцу.

Машина останавливается у бокового входа здания с причудливой остроконечной башней, похожей на Кремль и совсем не похожей на вокзал.