Владимир Глушаков - Цветение калины

Однако, погорячившись, Тамара так же быстро и поостыла: вспомнился недавний ночной скандал в доме Сукача, когда на выпад жены: «Какой ехал — такую и подвез!» тот ответил: «Чья бы корова мычала… Думаешь, ты лучше сестры?» Злую, удавкой подступившую к горлу обиду не выплакала в подушку до утра, но ничего не сказала ни ему, ни сестре — даже вида не подала, что все слышала…

Вера, как и условились, вскоре приехала в Минск. Довелось еще недельку побегать по знакомым, чтобы устроить ее без прописки на работу, — нашлось место в овощном ларьке, метрах в двухстах от дома, в тихом городском закоулке.

И вот теперь, когда подошла очередь на квартиру и завертелась с утра до ночи бумажная волокита, когда приехала Вера с сыном, — даже растерялась: а не много ли берет на свои плечи? Зачем ей лишняя забота? Тогда, может, и Игорька пока не стоило привозить из деревни?.. А если — стоило, значит, есть ей дело и до квартиры, и до Веры с сынишкой, и до брата Сергея, который, возможно, приедет на днях…

Они вошли в подъезд нового, уже отделанного изнутри дома, в котором была и ее, Тамарина, квартира, поднялись по пыльной лестнице, резко пахнущей известкой и краской, на седьмой этаж. Дверь в прихожую была заперта. Жорка молча колупнул в замке отмычкой и распахнул дверь.

— О, тут уже обои поклеили! Сверху, значит, идут — внизу не поклеено. А вода, интересно, есть? — Тамара радостно и нетерпеливо покрутила блестящий кран. — Не включили еще… Все равно славно! На кухне танцевать можно. — Вскинув руки, как два крыла, плавно закружилась по кухне, остановилась, посмотрела на Жорку, занятого своими мыслями, и моментально отчего-то погрустнела…

Жорка рылся в хозяйственной сумке, раскладывая на подоконнике хлеб, вяленых подлещиков, лук; потирая руки, оглянулся на Тамару. Она хорошо знала этот взгляд: почти мальчишечья радость от предстоящей выпивки и скрытное, замешанное на подозрении злорадство, полное безразличие к ее радости, переживаниям. И Тамара нечаянно поймала себя на мысли, что игра-то, по сути, кончилась… То, что в конце концов должно было произойти в их жизни, произошло сегодня. Жаль, что ему э т о г о не понять. Ничего, пусть думает, что игра продолжается. Даже если это игра, в ее руках отныне главный козырь. Все так. Но как бы она хотела войти в новую квартиру с другим человеком, насколько бы она, квартира, стала желаннее, какое бы это было счастье видеть суетящимся на кухне не этого — другого…

Жорка, торопливо жуя, притянул ее к себе, она через силу улыбнулась. Он понял ее улыбку по-своему.

— Рада?

Она не отстранилась, измученно прикрыв глаза. Но когда он дернул молнию брюк, порывисто оттолкнула его руку.

— Сдурел.

— Не крути динаму. Почему бы нам не попробовать… в новом, так сказать, качестве? — Он ухмыльнулся. — В новой хате.

— Потому и не хочу, чтобы ты тут поганил. Это сынова квартира, понятно?

— К-ха, — ядовито усмехнулся Жорка, — А куда ж мне теперь деваться? Пойти с повинной в нарсуд и попросить прощения у дядей и тетей?

— А разве я тебя гоню? Только вот не по-людски у нас получается…

— Заткнись, фуфло! Что ты из себя корчишь? Сейчас в тебе совесть заговорила, да? А не ты ли эту кашу заварила, тряпишница?

— Знаю. Но так больше жить не могу… не желаю, понятно?

— Это с каких же пор «не могу», «не желаю»? — вкрадчиво поинтересовался Жорка, мягко заходя ей в тыл — за спину и не сводя с ее затылка тяжелого, как свинчатка, взгляда.

— С каких? — Тамара не поежилась, как бывало раньше, не втянула голову в плечи в ожидании удара, а резко обернулась и без тени страха, слегка удивленно оглянула с ног до головы человека, которого, согласно условиям затеянной игры, она обязана была и впредь считать своим мужем. — С тех пор, как я узнала, что ты с д е л а л с Верой. Твое счастье, что поздно всплыло и ты еще ходишь на свободе, в форме ходишь, как порядочный человек, и смуродишь воздух. Знаешь, я уже все видела от тебя, ко многому привыкла, многое простила, но в последнее время мне просто интересно наблюдать за тобой… Ты спокойно, как ни в чем не бывало, глядишь в глаза Вере, когда она держит на руках сына — твоего сына, а? Ты вот меня никогда не возил на свою родину, но я хотела бы посмотреть в глаза той женщине, которая родила и вырастила тебя. А может, ты все выдумал и у тебя нет ни, родины, ни матери?..

Жоркино лицо сделалось похожим в профиль на щучью морду, и он потянул с подоконника пустую бутылку, повертел ее в руках, не то удостоверяясь, что это в самом деле бутылка, не то недоумевая, как и зачем она у него оказалась, и отбросил в угол, хрипловато рассмеялся.

— А чего это мы вздумали ссориться в такой день, а? Ну вышло у нас с квартиранткой… с кем не бывает по молодости? А пришлось приютить ее с пацаном — разве я слово против сказал? Наоборот, последним поделюсь! Теперь ты из-за нее на меня взъелась? Я ж мужик! Стеснила нас малость Вера с дитем — вот и взыграла дурная кровь.

— Многовато ее у тебя, дурной-то. Выпустить бы малость. — Тамара пыхнула и потухла. — Ладно. А насчет Веры, если с твоей стороны не будет возражений, решим так: пускай остается на старой квартире хозяйкой. Квартирантов, пару девчат, возьмет, чтоб одной не страшно было по ночам… Деньги еще понадобятся на мебель.

— Да с твоей головой в Совмине сидеть, а не на конвейере вкалывать! — ухмыльнулся, довольный, Жорка.

— Ага. Если б не помог Иван по линии профсоюза.

— Он по-прежнему в комиссии по распределению жилья?

— Теперь — не знаю. Тебе-то это зачем?

— Лично мне до фени. Но ты же сама говорила, что передвинули из техбюро, в корпус начальником смены.

— Никто его не передвигал. Попросили, когда заболел прежний сменный, он согласился. Работает. — Тамара скоренько глянула на крохотный, светящийся в сумерках циферблат часов. — Скоро и на смену, а у меня белье в ванной киснет… Я отсюда — прямо домой, а ты давай за Игорьком в сад! Дорогу хоть не забыл, папаша?..

Свечерело. С запада на город, гоня перед собою холод, ползли и ползли клубящиеся мутные облака. Тамара поежилась, проводив долгим взглядом, в котором промелькнула еще тень надежды, нырнувшую за угол мальчишечью фигуру Жорки, озабоченно вздохнула. Именно в эту минуту ей захотелось вдруг, чтоб все в ее жизни пока оставалось по-прежнему. Неустроенность пугала.

Веру приставили ученицей к лоточнице Заре Антоновне, овдовевшей майорше, даме видной и бывалой. В молодости Зара Антоновна успела повидать свет, разъезжая в одной упряжке с мужем по гарнизонам — пожив и на севере, и на юге, и за границей, поэтому в среде торговых работников держалась независимо, даже — с достоинством, считая себя интеллигентной особой, способной глубоко понимать и чувствовать, например, фламандскую живопись и полотна Буше, а не только продавать с лотка яблоки или фасовать из ящиков в целлофановые кульки мятые помидоры и свежую черешню.