Арсений Ларионов - Лидина гарь

— Откуда мне начать? — озадаченно переспросил Ефим Ильич.

— А подальше от конца, чтобы дела хватило до самой мельницы, — смеясь, предложил Тимоха.

— Тогда так и сделаем, — согласился Ефим Ильич, видно, выбрав уже историю для рассказа. — В апреле сорок пятого это случилось.

— Вот и хорошо, знатное время, — закивал Тимоха.

— Шли мы в обход северо-западнее Берлина и должны были выйти на рубежи Бранденбурга. Командование торопило нас. Продвижение было расписано по часам. Да мы и сами понимали, куда история клонится. Города и поселки немецкие брали с остервенением, себя не жалея.

Ефим Ильич, не ломая языка, легко называл дороги, селения немецкие, и так звучно, как, скажем, Тулу или Рязань, чем меня тогда еще удивил немало, словно во всех этих селениях он жил, а не стоял лишь сутки, а то и несколько часов, перед очередной атакой.

— И приключилась тогда с нами прямо-таки страшная трагедия.

— Как это так, что же, до того, чай, ты не видел, как бойцы погибали, — удивился Афанасий Степанович.

— Видел, да оказалось, что одна смерть может быть пострашнее всех виденных. Вот как это было, мы замыкали колонну дивизии и городок небольшой Хауэн должны были пройти последними. Дивизия оставила его накануне вечером, продвинувшись километров на десять вперед, а нам, двум батальонам артиллеристов и роте автоматчиков, было приказано на рассвете перейти канал, вступить в город и догонять дивизию на марше. На рассвете, разморенные после короткого сна, полуслепые, тихонько плетемся за автоматчиками возле своих пушек. Автоматчики уж глубоко в улицу втянулись, а следом за ними и наши артиллерийские расчеты. У всех на уме-то: город взят еще вчера. А тут, мать моя родная, из окон и с крыш с той и другой стороны улицы ударили пулеметы и автоматы.

— Вот те, едёна нать, — ахнул Тимоха.

— И рота автоматчиков, и наши головные расчеты враз были уничтожены, только хвост колонны и успел откатиться обратно за канал. Осталось у нас четыре орудия. За каналом окопались. Связного в обход вокруг города срочно послали в штаб. А успокоившись после такого переполоха, решили городок этот разглядеть в бинокли повнимательнее. «Мол, что это за нечисть там засела?! Откуда взялась?» Городок оказался и впрямь совсем небольшим. Всего четыре улицы, а в центре, на площади, — ратуша, кирха, и в середине веселенький фонтанчик в три струи мочится, от которого ни прохлады, ни виду, одна утеха — мол, и этот город в Германии не хуже других, тоже со своим фонтаном.

Ефим Ильич говорил прерывисто, морозный воздух перехватывал дыхание, однако он уже вошел в охотку, рассказывал теперь легко и увлеченно, стремительно размахивая тяжелыми рукавами тулупа, отороченными белой овчиной. Словно встав у снежного поля, метал во все стороны снежки, лихо подкидывал их, и метал, и метал без устали.

— Ну и чего же вы, горемыки-воины, примерзли к этому каналу?! — Нетерпеливо наседал Тимоха.

— «Примерзли?!» А куда сунешься? Окопались, ждем распоряжений. И распоряжения тут же не преминули прибыть. Командование перекинуло к нам часть солдат, все дороги из города перекрыли, входы в улицы тоже. Всю ночь стояла пальба, через кольцо никто не прорвался. Но языка взяли. Выяснилось, что, после того как прошла основная часть нашей дивизии, ночью в городок со стороны Берлина неожиданно вошли гестаповцы. Пробивались на запад к американцам, нам сдаваться не хотели. Но после нападения из города сразу не ушли, что-то промешкали, а может, с темнотой хотели отступить, кто их знает. А когда командование наше узнало, что это гестаповцы…

— Да кто же такие естаповцы? — спросил Тимоха.

— Самые отъявленные головорезы, не солдаты и не люди, а живодеры…

— Ну и объяснил, едёна нать… — Тимоха крепко ругнулся. — А вся немчура кто такие?

— Разные люди… Словом, Тимоха, среди прочих частей у фашистов гестаповцы были особые. И уж, когда у нас была возможность взять их, гадов, живьем, мы шли напролом, понял?

— Мало что понял, но валяй дальше. Мне одно: что естаповец, что не естаповец, все немчура паршивая. А раз ты их можешь еще и разделять на разные, то дело твое, валяй дальше.

— Тимоха, ну что ты насел, — Ленька потащил его за рукав шубы, — про гестаповцев я потом тебе все объясню, у меня даже книжка о них есть.

— Ладно, Ленька, я обожду с естаповцами, — согласно закивал Тимоха.

Ефим Ильич помолчал, медленно свернул и закурил самокрутку, а уж потом опять продолжил:

— Вдруг на позицию к нам вместе с командиром полка приезжает сам дивизионный. А был он совсем еще молоденьким, говорили, будто бы ему всего лет двадцать пять стукнуло, а возможно, и меньше. И в полковниках-то он ходил несколько месяцев, а командиром дивизии был недели три, временно замещал погибшего накануне старого, опытного генерала. А в нашей дивизии он был давно, долго ходил начальником штаба дивизии. Всегда, бывало, подъедет к расчету нашему и не надолго, но задержится. Шутит, смеется — и такой ласковый, мягкий, как ребенок. В лицо ему смотреть было, ну, одно удовольствие: такое оно светлое и к жизни расположенное. И сам он хоть росту невеликого, но завсегда живой, подтянутый, весь в кожах, ремнях. По всему видно было, в командирах ходить ему нравилось… А тут приехал грустный, все-таки столько ребят положили ни за что ни про что. В его возрасте, хоть и при такой большой командной должности, все чувства на лице. Куда денешься от них! Да еще наши командиры в один голос: «Гестаповцы вряд ли сдадутся по доброй воле, а ребят гробить — за что же?! Смести, мол, городок с лица земли, и делу конец!»

— Ефим, а как фамилия у того малого была? — неожиданно спросил Тимоха.

— У какого малого? — недовольно, но вполне терпеливо, не совсем поняв, о ком идет речь, переспросил Ефим Ильич.

— Ну да у полковника-то молодого!

— Кузьмин. А что?!

— Так я и знал, тришкин тебе кафтан! — обрадованно воскликнул Тимоха, смерзшаяся борода его лихо взлетела вверх от легкого удовлетворенного кивка. — А прозывали его как? По имени и отчеству?

— Что ты, Тимоха, привязался? Он ведь со мной за ручку не знакомился.

— Не ярись, Ефим. Все же не так много в Отечестве Кузьминых. Поди поищи. Они все небось в нашей деревне живут, тришкин тебе кафтан.

— Ну, опять закафтанился. — Ефим Ильич недовольно что-то пробурчал еще, но совсем неразборчиво. — Больно ты много знаешь, Тимоха. Пол-Смоленской области, пол-Новгородской, пол-Псковской — и все одни Кузьмины.

— Но паренек-то уж больно приветлив, должно быть, наш, — не сдавался Тимоха.

— Да погодь ты, в том разве дело, — сердито отмахнулся от него Ефим Ильич.

— Ну чего погодь, едёна нать!

— Погодь, понимаешь. Вечно у тебя, Тимоха, сто вопросов по ходу и все вбок.