Арсений Ларионов - Лидина гарь

— А ты сказал ей?

— Нет, все нечаянно вышло, понес меня лешак на холм, а ведь как не хотел.

— Спина-то болит? — прижимая к себе, спросила Антонина, и столько в ее голосе было доброты!

— Немножко, — бодро ответил я, хотя острая боль так и не проходила, будто каленым шомполом провели по спине.

— Совсем баба ошалела, — с горечью сказала Антонина. — И управы на нее нет.

— А куда твой Ляпунов смотрит?

— Он боится ее как смертного греха. — Антонина чему-то улыбнулась.

— А вот по ночам к ней ходить он не боится.

— Ну и язык у тебя, Юрья. Смотри, отобьют тебе бока, если колючести не поубавишь. Вон уж теперь плетью норовят подкоротить. — И легонько, жалеючи поцеловала меня в маковку. — Как есть отобьет… — И заспешила к дороге, потянув меня за собой, а уж когда мы вышли и по слабой, малопроторенной колее двинулись к дому, она сказала: — Так ведь, голубеюшко, Евгений Иванович говорит, не стесняясь, что и впрямь с Евдокимихой связан из страха. — Она все еще думала о нем. — Грехов-то у него хватает. А если она в райком: морально, мол, вконец разложившийся, не бывать ему председателем.

— Что уж, это так и обязательно быть плохим председателем? По-моему, лучше лес рубить, бревна ворочать, чем с такой сатаной, как Евдокимиха, из страха в постели спать.

— Разговорился, старичок, ты хоть о годах-то своих помнишь? — Встав на колени, крепко прижала меня к себе и тихо слезным, тоненьким голосом, по-бабьи, заплакала горько. — Не суди хоть ты меня, голубеюшко, не суди. Вся я тут перед тобой как есть. Не суди. Может, пройдет время, и сама от него откажусь, а теперь не могу, дня прожить без него не могу. Так крепко за живое зацепил. Он — орел, только ты его не знаешь. Орел — дух захватывает, как высоко поднимает.

Я сочувствовал ей всей душой и страдал вместе с ней и тоже тихо плакал от обиды, горечи и несправедливости, против которой оба мы были бессильны.

…Все эти дни я ждал возвращения Марфы-пыки, чтобы вместе с ней сходить к камню «Васькин лоб». Дни шли, а она все не появлялась в деревне, видно, осталась в Усть-Низемье до сорокового дня. Каждый вечер я глядел из открытого окна в поля и возле самой кромки леса, за пашнями, на взъеме из ляги, хорошо различал «Васькин лоб» — серую замшелую громаду.

Однажды, еще до захода солнца, вот так же посмотрев в поля, меня безумно потянуло к камню, будто кто-то направлял мою волю и желание. Махнув в окно, напрямик, по межам я побежал к «Васькиному лбу». Камень вырастал у меня на глазах. Когда я подошел к нему, он выглядел внушительно, щербатые его бока поросли зеленым мохом, и забраться на самый верх по выступам было невозможно. Я нашел в лесу крепкую вырубленную березовую жердь и приволок ее к камню. Сел возле него, чтобы передохнуть и собраться с силами. И тогда только обратил внимание, как он вдавлен в землю. Попробовал подкопать. Сколько же его в земле, если вершина лишь на поверхности.

Приладив жердь поудобнее, влез наверх. Площадка оказалась просторной и плоской. Оглядел открывшуюся взору окрестность. Это ни в какое сравнение не шло с тем, что было видно с холма. Вот там действительно был простор, там Океан-жизнь катилась широко, вольно, поднимая дух. Здесь же все было поближе и помельче, только в сторону деревни просматривалась почти вся главная улица до реки.

Камень за день нагрелся и отдавал солнечным теплом, как хорошо натопленная большая печь. Я лег на спину, и густые струйки, расслабляя, потекли по всему телу. Благостное состояние захватило меня.

Глаза скользнули вверх и уперлись в прозрачную высь июньского светлого неба. Вглядевшись, я вдруг далеко-далеко, в самой верхней точке небесного свода, четко различил точечки, «А говорят, что звезд летом у нас не бывает?! Вот же они!» — поразился я. И попытался из множества точек выделить одну, с тем чтобы разглядеть ее свет. И я даже заметил бледные лучики — нимб вокруг звезды. Все настойчивее вглядываясь в нее, я ощутил, что тело мое будто одеревенело, душа напряглась, я попытался отвести глаза от звезды, но это оказалось не по силам. А точка между тем из светлой превратилась в черную, и я почувствовал, что дух меня оставил и устремился вверх, в бесконечность. «Может, это наступил момент смерти», — пронеслось в остывающем сознании. Я потерял ощущение камня, тело стало облегченным, нематериальным, оно устремилось вверх, и еще через мгновение я уже сидел на облачке, на самом его краю, свесив ноги, и смотрел вниз на медленно проплывающую Землю, зеленоубранную. Голубые воды в реках тягуче катились, а в озерах — лежали, как в блюдцах, нежась в лучах заходящего солнца. И такая чудная картина Земли предстала, какой я никогда в жизни не видел. Облачко, словно уловив мои ощущения, неторопливо стало подниматься и скоро рассеялось, я летел сам, вольно и легко, только глазам было больно от режущей белизны неба. Я глянул вниз и удивился небесной красоте Земли. Своей освещенной половиной она была обращена ко мне и, белесо-прозрачная, будто полусфера стеклянного шарика, сверкала под лучами солнца, совершенно исполненная великим мастером. Чудно́ было смотреть на эти формы и краски Земли, столь неожиданные для глаза и неведомые в обычной жизни.

Но чем далее я удалялся от Земли, полусфера рассеивалась, растекалась и превращалась, как звезда, сначала в черную, а потом в светлую точку. «Что же это со мной делается? Я лечу вслед за своим духом. Или это все же какой-то таинственный, колдовской сон. Чем же это все кончится? Какие еще неожиданности дарует мне далекая звезда? Ведь несмотря на мой долгий полет, она не стала ближе ко мне…»

И самое странное, меня совершенно не тревожил страх смерти. Перед ожиданием новых, необычных впечатлений все отступало. Где я буду, что со мной может случиться — теперь не имело никакого значения. Я летел в далеком космосе — вот это меня очень занимало. Бренность земной жизни совсем не давила, не отягощала, будто плоть моя ранимая и страхобоязненная отлетела куда-то, оставив наедине с этим бесконечным пространством, которое я пытался одолеть. «Видно, все люди проделывают этот путь, когда дух их покидает тело. И они становятся снова теми, кем были до рождения. Придя из ниоткуда, уходят в это громадное никуда…»

Вдруг мои размышления оборвала непроглядная чернота, в которую я неожиданно влетел, глухая, напряженно ощутимая, материальная. Красные зайчики-блики ослепили глаза, я зажмурился до боли, а когда открыл их, то по спине пронзительно обдало леденящим холодом. Я присел и огляделся. Над деревней опустились сиреневые светлые сумерки, стояла оглушительная тишина, и где-то далеко за спиной, за лесом нарастал шепот дождя.

Тело было легким, невесомым, я испытывал мягкое безболевое головокружение, как после долгого сна в поле на травяной меже, когда воздух целительно входит во все поры и наполняет сердце радостью. А перед глазами еще стояла Земля в небесном ореоле, постепенно превращающаяся в светящуюся точку. Восстановление картины захватывало дух. «Странно, что там, в небесах, я воспринимал все спокойно… Ведь Земля-то такая маленькая точечка во Вселенной, как же мы на ней живем?! Кто дает ей спасительное движение в космосе, сохраняет от гибельного вторжения других планет и космических тел! Ах, Земля-Земля, наш маленький зеленый дом. Даже при твоей малости тебе дано бережно нести нас в этом огромном, бесконечном пространстве и радовать своими щедротами, своей добротой и неистощимой любовью к человеку».