Арсений Ларионов - Лидина гарь

У меня хлынули слезы умиления, благоговения перед Землей, перед ее небесной красотой, перед чудом, которое она несет в себе, перед ее космической тайной. «Если Земля такая маленькая и хрупкая, как стеклянный шарик, то как же мал человек со своими совсем скромными физическими возможностями, по сравнению с этим внеземным миром… Почему же мы так беспощадны, так небережливы друг к другу? Видно, человек что-то очень важное не открыл для себя, не открыл, чтобы перед лицом этой огромности понять себя, свое происхождение, свою природу… Вот так сон приснился мне!..» Изнутри меня переполнял неведомый доселе свет радости, жажды жизни и столь же устойчивый вкус горечи, печали…

Я решил возвращаться домой, осторожно уцепившись за выступы и не найдя опоры под ногами, оттолкнулся, стремительно скользнул по отвесной боковине камня вниз и упал на траву к чьим-то ногам. Когда поднял глаза, то очень удивился, увидев, Марфу-пыку. Она стояла рядом с камнем и улыбалась.

— Что, налетался? П-по-посмотрел на Землю с небес…

— Откуда вы знаете?

— Я ведь обещала тебе открыть тайну камня…

— И что же я, действительно летал за небеса? — Удивлению моему не было предела.

— Ты видел Землю такой, какой ее видят со звезд и какой ее увидят когда-нибудь земляне, если п-по-по-поднимутся под небеса.

— Вот так чудеса! А я думал — это сон.

— Сон сну — разница. По моей воле ты п-пэ-пэ-пережил чудо-сон…

— Но вас же здесь не было?

— Я сегодня утром вернулась в Лышегорье, призвала тебя к камню и была с тобой все время. Теперь ты знаешь его чудодейственную силу. Если случится, мы с тобой еще слетаем в небесную высь, может, и еще дальше. Беги домой, п-п-п-путешественник, да п-по-по-побереги Антонину…

Я вскочил на межу и побежал, не оглядываясь, а из головы не выходили ее последние слова «побереги Антонину», ведь так же и сказала мне Лида. «А что, если Марфа-пыка является в образе Лиды и несет ее добрую волю? Вот так диво, если это так…» Загадка крепко вошла в мое сознание и долгие годы мучила меня, пока не нашлось ей естественного разрешения, как и бывает всегда в жизни.

А вот Старопова после ночного столкновения с нами в Верхнем заулке совсем взбеленилась и не давала Антонине нигде проходу. Так и вызывала на скандал. То прямо на улице брань затеет, пытаясь вовлечь и баб, упрекая Антонину в невоздержанности, то к жене Ляпунова явится, чтобы склонить Ларису Александровну на скандал с Антониной, то к Марии Кузьминичне придет с упреками, что та совсем дочь распустила. Словом, уж по всему Лышегорью она, как могла, ославила Антонину. И каких только бранных слов о «худом поведении» Антонины она в эти дни не сказала и по поводу и без повода, а то просто со зла!

И все же, несмотря на всю свою ретивость, поддержки ни у кого в селе не нашла. Хотя, судя по всему, бабы не одобряли и Антонину. Кому из них не хотелось бы жить чувствами, да разделить-то их чувства, по тем временам, было некому. И они, не выявляя друг перед другом особых порывов душевных, считали за добро умение сдерживать себя, жить ради детей, забыв о вольности земных желаний. Потому и Антонину не хвалили… «При таком-то муже могла бы сердцу волю не давать», — рассуждали они.

Но и Староповой, несмотря на все ее хлопоты, помогать не стали, зная, что не ради тихой и беззащитной Ларисы Александровны и ее детей она старается… А мужики, те и говорить всерьез о ней не хотели. Это все еще больше взвинчивало и подзадоривало Евдокимиху, возбуждало ее и без того необузданный норов.

Одно только меня поразило. Во всех этих пересудах об Антонине никто не произносил имени Ефима Ильича, будто его не было вовсе. Но ни тогда, ни после я так и не понял этого молчаливого «сговора» против него. То ли они считали, что Антонина молодая больно и в девках она еще не походила, оттого и страсть неудержимая возникла. То ли уж таково правило жизни в наших краях, что чувство большое, если даже оно не лучшим образом складывается, всегда у людей тихую поддержку находит. Вроде бы как и все остальные, кто чувством этим никогда не жил и теперь в чужой стихии сами душевно свою жизнь проживали.

Так это или не так, но по всему получалось, что люди душой желали, чтоб Антонина целиком, без остатка, прожила любовь свою к Ляпунову, и приезд Ефима Ильича не торопили. Но с молчаливого согласия лышегорцев отношения Антонины с председателем возымели совершенно неожиданный для всех исход еще до возвращения Ефима Ильича из Архангельска…

Июнь был тихий, теплый, люди вечерами возвращались с пожней усталые, но довольные, что стоит хорошее, устойчивое вёдро, травы поднялись густые, богатые разноцветьем, и сено, по всему, ожидалось доброе, душистое. Косили пока на ближних к Лышегорью пожнях вдоль Койнасского ручья и на заливных лугах возле Мезени. Рано с зарей вставали и возвращались поздно, в белых, низко стелющихся сумерках.

В тот день Ляпунов вместе со Староповой объезжали пожни. Начали с тех, где уж вовсю шла косьба. Торопились, чтоб до полудня выехать к дальним — по речке Нобе, куда в ближайшие два-три дня повезут колхозников на целое лето. Там были самые хорошие травы и главный сенокос села.

Нигде не мешкая, они объехали почти все пожни вокруг Лышегорья и собрались уж на Нобу, но Староповой понадобилось зачем-то срочно в сельсовет, так что с выездом на Нобу они припозднились. Ляпунов предложил отложить поездку и посмотреть травы на росе. Старопова стояла на своем — ехать сегодня, но с ночевкой, чтобы пожни перед Нобой посмотреть вечером, а за Нобой — завтра утром. Он уступил неохотно и осматривал пожни бегло, торопливо, вполглаза. Все время держался впереди, нещадно погоняя Орлика по лесным дорогам. Старопова обратила на это внимание сразу, но не оговаривала его и терпеливо поспешала, подхлестывая Пальму, зная, что объехать все им вряд ли удастся, как бы он ни гнал. И с надеждой ждала, когда они в одной из летних изб устроят привал на ночь.

За последние месяцы, пожалуй, впервые они так долго были рядом, вдвоем. И она особенно остро почувствовала, что давно не была с ним наедине, соскучилась, истомилась. Погоняя Пальму, чтобы не отстать от Ляпунова, она вспомнила, как весной, еще по снегу, он приходил к ней. «Когда же это было? В апреле… А теперь июнь на исходе. Выходит, с распутья не бывал. Месяца два верных уж прошло, — и в сердце ненароком кольнуло пронзительно и больно. — И все из-за этой девки. Что за приманка в ней? Молодость? Так это преходяще. Может, я зря ему прощаю, построже надо. А то льнет к ней, бесстыдно льнет. И со мной что-то происходит, будто бес какой вселился. Все меня раздражает, всех готова прижать, наказать. Глухо на сердце у людей, глухо, молчат. А если опрокинут? Может, потому он и перекинулся, заячья душа. Не опрокинут, куда им, обессилели после войны. А может, я озлобилась, и душевного тепла меньше стало, но озлобилась-то из-за него. Льнут бабы к нему, просто спасу нет. Не зря Селивёрст меня так настойчиво склонял подумать о Ляпунове, видно, знает мудрец, в какой омут меня затягивает эта шальная страсть.