Арсений Ларионов - Лидина гарь

— По проторенной дорожке всегда легче идти. С чем пришел?

— Напрямик если… — он запнулся, словно раздумывал еще, говорить ли, но, преодолев внутреннее сопротивление, разом выпалил: — Согласия с Анной Евдокимовной не получается.

Селивёрст Павлович молчал, ожидая, что Алексей выговорится до конца, а уж потом можно будет и поразмыслить. Однако гость сконфуженно молчал, будто вдруг пожалел, что начал этот малоприятный им обоим разговор.

— Что-то я не слышал, женился ли ты? — Селивёрст Павлович переменил разговор, чтоб Жданов с духом собрался. — Или не огляделся еще?

— Женюсь, пожалуй, на своей, засульской. В школе вместе учились…

— Ну и хорошо. Вам после такой войны, страшноты черной, лучше начинать с семьи, сердце отеплить надо, душу от гнетущего груза освободить… Я вот Ефима, слышал, может, немедля на жизнь направил… А в чем несогласие-то у тебя вышло со Староповой? Тебя ведь только осенью избрали?

— Как избрали, так и пошло несогласие. Избрали против ее воли, она подружку свою, Касманову, хотела протащить. Вот и закусила удила, как норовистая кобыла.

— Может, тебе с непривычки? Ты партийный?

— Нет. Когда был в райкоме партии на беседе, советовали не тянуть… Готовься, мол… А тут началось… Вечные поблажки Ляпунову, скидки, как выдвиженцу. Ну, а если он ни в зуб ногой в этом сельском хозяйстве? Для него озимые от яровых мало чем отличаются… Надо ли таких выдвиженцев? Я, по неосторожности, возьми да и скажи на заседании в сельсовете. Речь шла о подготовке к посевной. Ляпунов покраснел, начал горячиться, мол де, если вы герой войны, то не значит, что вам все дозволено… «Сев мы обеспечим, чего бы это ни стоило!..» А потом сама Старопова набросилась: «Недооцениваете линию партии, пренебрежительно относитесь к партийным кадрам». Дальше — больше. «Молодо-зелено, а уже рекомендации высказывает». Она, мол, будет ставить вопрос обо мне в райкоме. А остальные молчат… Она не удовлетворилась угрозами, оставила меня после заседания и прямо: «Мы с тобой, Алексей Леонидович, не сработаемся, подумай. Неопытен ты и горяч для государственной работы… Я предупреждала в райкоме, со мной не согласились, придется еще раз заострить вопрос… Здесь не поле боя, дал команду — и врукопашную. Психологический момент надо учитывать…» И пошла, и пошла… Чего только она не наговорила, чем только не грозила. Мысль одна: «Уходи сам подобру-поздорову…» И, понимаешь, я все думал: «Чего это она на меня навалилась?» Преступления я никакого не совершил, а сказал, так сказал-то правду.

Только поздно вечером, когда пришел домой, все и разрешилось. Я на постое живу у Мардаровны, баба она бойкая, горластая, передовица всю войну. Объясняю ей, вот так и так вышло. А она смеется: «Чудак ты, Алеша, по нынешним-то временам какая баба своего хахаля в обиду даст. А она еще и с собой привезла его. Тут и честь мундира защищать надо. Тут даже не защищать — драться надо. Иначе другие уведут. У нас, вдов-то, помоложе ее, считай, половина Лышегорья… Есть кому ее лопуха зацепить…» Я так и остолбенел. Ларчик-то как просто открывался. Уж месяц после того разговора прошел, а я все места себе не нахожу. Попросился в командировку, объехал все девять деревень Лышегорского сельсовета. В колхозах со всеми председателями — общий язык. Хорошие, толковые мужики, наши, деревенские, все фронтовики. Правда, ни одного выдвиженца Староповой среди них нет.

Селивёрст Павлович, слушая Алексея, был поражен не меньше его, будто какой-то несбыточный сон ему рассказывали.

— Ты уверен, что Мардаровна правду сказала? — Селивёрсту Павловичу трудно было согласиться с этим утверждением, он хотел отодвинуть беду, усомниться. — Нынче бабам тяжело, одинокие, издерганные, они везде видят грех. У Ляпунова ведь семья, и Лариса Александровна добрая, милая да и молодая женщина, двое детей. Конечно, сама Старопова одинока. Но тоже неразведенка, муж погиб. Кстати, я его знал до войны, хороший, умный был человек. Она против него и мизинца, пожалуй, не стоила. Но это дело их, кто тут разберется… Жили, дочь родилась… Наше поколение сходит, видишь, мрем как мухи. Вам дело в руки брать надо. Староповой, Ляпунову, тебе, Ефиму… Не ожидал я такого, не скрою, не ожидал. Может, Мардаровна язык распустила, наговаривает? Хотя зряшного слова на человека она не скажет, не помню такого…

— Похоже, что правду говорит, а утверждать не могу… На часах, как говорят, не стоял. Только после этого, Селивёрст Павлович, смотреть на нее не могу…

— А ты и не смотри, — рассмеялся Селивёрст Павлович. — Только давай договоримся по-мужски: обойдись без бузы… Работай, свое дело выполняй. Это прежде всего. Я не собирался до весны в Лышегорье, но теперь постараюсь выбраться. Все-таки к мнению самого старого члена сельсовета, может, и прислушаются. Выясним, в обиду не дадим. А вот с Ляпуновым ты меня очень огорчил. Я ему почему-то поверил. Да и мужики нам нужны. Он все же не в Архангельск, сюда поехал. А мог и в город… Неужели она такую власть над ним имеет?!

— Выходит…

— Плохо выходит. Давай не будем торопиться, жизнь рассудит… А «герой войны» — это присказка или основания есть?

— Да что ты, Селивёрст Павлович, — смутился Жданов, — это ведь она так, из ехидства непомерного…

— Ну, а боевые награды есть?

— «Слава» второй и третьей степени, «Красная Звезда», медали кой-какие, начиная с «Отваги» и до «Взятия Берлина»…

— Старопова, может, и ехидничает, ты прав, если это чувствуешь. А что герой ты первостатейный, сомнений быть не может… Молодец! Тебе рекомендации в партию кто дает?

— Я не говорил еще, думаю, поработать надо… А то люди вроде бы как с моих слов обо мне судить будут. Нехорошо, не по-нашему…

Алексею нравился разговор откровенностью, и в то же время он чувствовал какую-то настороженность, недосказанность, словно Селивёрст Павлович где-то в глубине души ему не доверял. Но будучи человеком еще не искушенным в таких делах, он решил, что этим, пожалуй, надо ограничиться, и так немало сомнений посеял, явно вывел Селивёрста Павловича из равновесия. А он будто услышал его внутренний голос и предложил:

— Давай-ка, герой, отдыхать, а будет день и будет пища.

— Тут до Засулья быстрым шагом час ходу, добегу…

— А чего бежать, места хватит, и мне веселее, к тому же дельце одно надо осилить. Поможешь?

— Почему нет, — с радостью согласился Алексей.

— Вот и хорошо, давай укладываться.

Жизнь научила Селивёрста Павловича никогда не торопиться, если дело касалось отношений между людьми. Понять, почему человек так или иначе поступает, что им движет, взвесить аргументы, правильно оценить все доводы — это было его принципом. Вот и теперь он решил, что ночь для размышлений — срок хороший. «Что же за человек эта Старопова? Хватка у нее, пожалуй, на редкость решительная. Алексей — молодой, против нее ягненок еще, хотя и войну прошел. Но такая открытость намерений, даже навязчивое насаждение, пожалуй, что-то новое, видно, новым временем принесено… Новое время. А оно ведь действительно новое, новая жизнь начинается. Какая она будет, что принесет? Облегчение или долгую тягостную неустроенность? Все ж полстраны в руинах лежит…»