Арсений Ларионов - Лидина гарь

— Как нежное? — удивился я.

— А так, на ласку он идет, чувства человеческие самые искусные замечает, человечий образ любит, интерес к нему проявляет, да-да, не смотри на меня так. У него душа тоньше, чем у щуки.

— Душа у щуки? Да как же это?

— А то нет! Именно душа. У всего живого, Юрья, есть душа. Если ты считаешь, что у медведя она есть, а у щуки — этой старой и безобразной хищницы — ее нет, то глубоко ошибаешься. У всего живого есть душа. Только у щуки она хищная, корыстная, злая, а у медведя она разная, бывает и добрая, бывает и злая, у него, как и у человека, многое зависит, какой у него характер и в каком настроении пребывает.

— Значит, от души зависит, что он делает, добро или зло?

— От души, а то как же, от души, как и у человека. Помнишь, какое шатун с тобой игрище устроил? Душа у него пела. Хорошо тебе было с ним?!

— Хорошо, — невольно улыбнулся я, вспомнив, как мы ели малину и как катался я у него на спине по полю.

— А у меня однажды был случай и твоего похлеще, лекрень его возьми. Поздней осенью охотился на уток. Да-а-а, ушел вверх по Нобе выше наших пожней, знаешь эти места, мы ходили ведь туда с тобой. И, как на грех, к вечеру попал в густую еловую чащу. Темень, как ночью. Иду, иду, и конца нет черной глухомани. Отвернул в сторонку, вроде бы поредело чуть-чуть, потом и совсем светло стало — в березняк попал. Ну, может, шагов десять ступил — надо же! — лоб в лоб с медведем уперся.

Я так и опешил.

А он стоит преспокойно, разглядывает меня, вот лешак! И даже будто размышляет: «Что это за диво явилось?..» Трухнул я малость от неожиданности, но виду не подаю. Жду. Вижу настроение у него вполне миролюбивое, смотрит на меня без злобы. Однако какие у него намерения, откуда узнаешь? Сурьезные, аль одно баловство? Ружье у меня заряжено мелкой дробью. Для медведя — это что за угроза? Укус комара! Раздразнишь его, и только. Думаю: «Ну что, деться некуда. Авось пронесет, посмотрит на меня, да и пойдет своей дорогой, без драки…» Я-то с него глаз не спускаю ни на миг, прямо в зрачки ему так и гляжу. Он посмотрел-посмотрел и равнодушно так отвернулся. Тут-то я и сделал промашку, переступил с ноги на ногу, тоже вроде бы собираясь уйти. Нервы, видно, сдали.

— А что, нельзя было?

— С ним? Ни-ни. Жди как вкопанный и гляди ему в глаза, пока он сам не уйдет подобру или не двинется на тебя. И надо же было так вот оступиться. Он разом вскинулся на задние лапы и пошел на меня. Большой да страшный.

— Э как!

— Вот так, лекрень его возьми… Я и пальнул вверх для острастки. А вдруг одумается… Но он ровно знает: пули не для него и всерьез-то защититься вроде бы нечем. Не кулаком же… Идет на меня, да и только, сто чертей ему в голову, полтораста под пяту, лешаку настырному. Да, тут я трухнул. Только смотрю: глаза-то у него озорно смеются, подмигивают и пасть в улыбке кривится. То ли в шутку смеется, то ли насмехается. «Ну, если уж ты наваливаешься на меня, черт эдакий, пальну в пасть из двух стволов… Может, тогда тебе горько станет». Но сам потихоньку пячусь. И не заметил, как спиной в березу уперся. Аж вздрогнул, вот оказия. И со страху-то пальнул ему по выставленным лапам.

Он завопил, да как метнется на меня. А я за березу — он так в нее и влип. И пошла у нас карусель, Юрья. Он за мной, а я вокруг берез мечусь. Вот и носимся по кругу как оглашенные. А голова-то кругом идет: «Чтобы такое придумать, как бы выскочить из медвежьих объятий…»

— А врукопашную нельзя было?

— Не решился я, Юрья, думаю, сломает он мне хребет. А раз он открыто на человека идет, то, значит, не в таких еще переделках бывал, драчун со стажем. Ну, а делать что-то надо, как-то исхитриться, облукавить. Бегаю, а сам на ходу бересту с берез сдираю. И смех, и грех, и жить хочется! Вот ведь как бывает, лекрень его возьми. Хорошо берестина загорелась с первой спички, вспыхнула, затрещала. Я по одной горящей берестине и стал разбрасывать по следу. Дни стояли сухие, трава и мох сразу же пламенем занялись. Когда огонь разошелся и пламя поднялось, как в большом костре, я сквозь огонь прыгнул внутрь круга. А медведь так и замер на той стороне.

— Почему?!

— Боится он огня. В костер никогда не полезет, но вижу, избавление мое все же не наступило. Он сел и сидит. Ждет. Я подбросил еще берестин в огонь, но пламя далеко не идет, наверх языками пляшет, а вширь не расходится. Вижу, долго я за этим костром не напрячусь. Еще сухих листьев, валежника кинул в огонь, чтоб дымовую завесу устроить, сам полез на березу, ту, что была покрупнее да покрепче. Пристроился, перезарядил оба дула и жду.

— А медведи же на деревья лазают…

— Но все же у меня позиция была теперь повыгоднее. Сверху — это не снизу. Всегда защититься можно. Как только костер прогорел, медведь сразу же к моей березе. Обхватил ее в обнимку лапами да и давай трясти. Вот, лешак, как ярился… А я бога молю, чтобы только береза выдержала. Но слышу, где-то в стволе трещит, надламывается. Ну что делать?! Изловчился, да сразу два дула и разрядил ему вдоль спины, так, чтобы побольнее дробью-то пощипало. Он бросился на землю, вопит, катается, шерсть мнет. И рычит, лапой загривок хватает, сердится да неистовствует. «Ну, даст он мне теперь трепку, лекрень его возьми». А потом гляжу, нет, угомонился, потоптался вокруг, но к березе больше не подходит. Выбрал место посуше и лег на бок, подложив лапу под косматую голову. Лежит, а одним-то глазом внимательно следит за мной. Вот, лешак окаянный! А ты спрашиваешь, есть ли у него ум?.. Так он остаток дня и пролежал. Я решил: ночью уйдет. Но слышу, он все топчется да топчется. Опять к березе подошел, опять давай ее трясти. Пришлось еще раз пугнуть его выстрелом. Тут и рассветать стало. Смотрю, а он все в той же позе лежит, голова на лапе и ухо торчком сверху стоит. Смирный такой. И опять, отвесив нижнюю губу, ехидно улыбается… «Ну какой же это зверь, если в минуту вражды лютой он лежит себе и улыбается? А может, это не вражда у нас, так, забава? Кто кого перетерпит. Подступиться-то ведь мы друг к другу боимся… Какая же тут вражда?» Но сутки вот так мы в глаза и проглядели. Возможно, очень уж ему хотелось надрать мне уши… И все-таки я его пересидел. На следующий день он ушел. А я подождал-подождал и слез с березы. Решил, будь что будет. А он, видно, пожалел меня, даже не показался. Хотя спиной чувствовал, он вроде бы следом идет и скрытно наблюдает за мной. Видишь, отходчивый оказался. На его месте волки спуску бы не дали, нет, не жди. Простояли хоть суток десять, пока измором бы тебя не взяли, пока не свалился бы ты к ним в пасть в полном изнеможении. Волки жизни никому не даруют, от рождения хищники лютые, кровожадные. Свое всегда возьмут. И щука такая же, как волки. А вот медведь отходчив душой. И вражды-то настоящей с медведем у нас быть не может, а так, страсть, азарт… Игра, одним словом…