Александр Осипенко - Огненный азимут

"Нехорошо получилось,— продолжал рассуждать Чаба­новский.— Семь мужчин, а в разведку женщину послали. Вот, черт побери, джентльмены. Лучше бы Леньку отрядил, этот из любой беды выкрутится. А может, зря волнуемся. Могла же она задержаться. Факт, могла. Все равно гадко... Бегает, как волк в клетке".

В другой половине хаты спорили хозяева. Гулкие шаги Коршукова мешали слушать, о чем препираются старики. Хотя это и неважно. А что важно? Война. Пусть ею черт по­давится!"

— Я все понимаю, Станислав Титович,— заговорил он.— Виноват безусловно я, и ты себя не казни. Мне тогда взбрела в голову эта мысль. Думалось, женщине будет легче пройти через гарнизоны... Давай закурим, Станислав Титович...

— Не хочу. — Коршуков стал ходить еще быстрее.— Прощать человеку — это очень великодушно. Знаю. А само­му себе разве простишь?

Он сел возле Чабановского. Руки зажал между коленя­ми. Чабановский прикурил самокрутку, поднес Коршукову, насильно сунул в рот.

— Кури, чудак человек... Казнить себя тоже легко.

— Думаешь, я себя караю? Род людской — вот кого. До чего же подло устроен мир. Да ты не удивляйся. Думаешь, тот, кого мы тогда в лесочке шлепнули, с радостью на эту аферу бежал? Скрутили его в бараний рог и сунули, как рака в кипяток. Мы его шлепнули, а тот, кто его посылал, ищет нового.

— Погоди, погоди,— остановил его Чабановский,— ты ведь не стал сволочью, как тот, а тебя ведь вербовали.

— Вот, вот,— подхватил Коршуков,— почему мир так устроен, что человек не может собою распоряжаться? Почему я должен от кого-то зависеть?

— Ну и загнул! — возмутился Чабановский.— Мир те­перь сам себя отстаивает в борьбе с фашизмом. А фашизм — это самая оголтелая диктатура монополистического капита­ла против рабочих.

— Политграмотой хочешь меня доконать. Давай, да­вай,— согласился Коршуков.— Только я тебе, Александр Ни­кифорович, вот что скажу, по-свойски, по-мужскому. Непо­рядок это, когда более сильный заставляет слабого делать то, чего слабому не хочется. А по какому нраву заставляет? Ты когда-нибудь об этом думал?

— Я тебе сейчас объясню...

— Знаю, что ты скажешь. Отечество. Обязанность. Честь. Слов таких много. И каждый народ считает, что его отече­ство лучше, его честь выше. А того не понимает, что не­сколько политиканов весь мир баламутят. Дать бы им по шапке. Не мешайте нам жить.

— Умора с тобой, Коршуков. Совсем запутался,— от души засмеялся Чабановский.

— А может, не я, а весь мир в трех соснах запутался? Ну, ты мне скажи, разве хоть один народ хочет войны? Да на кой черт она ему.

— Ну, мы-то знаем, за что воюем.

— Да я не про данную ситуацию, а вообще. — Коршуков широко развел руки.

— Иди ты!.. Знаешь, Коршуков, послушаешь тебя, анар­хист ты махровый, вот кто. И говоришь так потому, что Ядвися пошла на связь и пока не вернулась. А сам ее за оружием в Хвальковичи посылал и за мной тоже.

— А по какому праву?

— Ну, знаешь, по праву советского человека, по тому праву, что кто-то должен объединять людей, поднимать их на борьбу за лучшую долю. Что ж, по-твоему, командир не имеет права бойца в разведку послать? В атаку не может поднять? Так, знаешь, мир, действительно, черт его побери, куда бы докатился.

— В коммунизм докатился бы,— спокойно сказал Кор­шуков.

— А это уж наивно. Утопия. Были такие философы — так же, как ты, мыслили.

— Значит, были? — сокрушенно спросил Коршуков.— А я-то считал, что первым до этого додумался. Ну и что они?

— Ничего. Лопнула их утопия. Все живое, Станислав Титович, в муках рождается — новое общество тоже. За ком­мунизм надо бороться, по-божьему велению он не появится. Понял?

— Понял. Только, брат, все равно мир не на ту колодку сделан. Тесно.

Чабановский решил обучать Коршукова элементарной политграмоте. Тот слушал внимательно, но только часто по­ражал своего учителя неожиданным и, казалось, наивным вопросом. Тогда разгорался спор, который мог продолжать­ся часами.

Они сидели у окна, поглядывая на луг и серенькие кус­ты над речкой. За рекой, километрах в семи, виднелась Длинная, раскинутая по шоссе деревня Глинище. Солнце ужезашло, и быстро вечерело. Только на западе все еще горела кромка неба.

Послышался далекий треск пулеметов, и не успели они опомниться, как в Глинище вспыхнул пожар. Они выбежали во двор, забыв о предосторожности. Хозяин уже стоял во дворе.

— Что это? — удивился Чабановский.

Хозяин, вогнав топор в еловый чурбан, рассудительно ответил:

— По всему видать, наши идут. Надо было бы скот в лес угнать. Ежели разгорится бой, то и тут не усидишь.

Его спокойный, уверенный голос сразу развеял сомнения. "Боже, как все обычно. А я все думал, как это произой­дет",— мелькнуло в голове Чабановского.

— Станислав Титович, пошли в хату,— приказал он Кор­шукову.

На коротком совещании было решено идти на помощь армии, ведущей бой за Глинище. Пока собирались, бой затих.

Никто не знал, выбиты ли немцы из Глинища или нет. Но все же решили идти туда.

Из-за леса поднималась красная щербатая луна, окру­женная морозным сиянием. Дул резкий, холодный ветер, и мороз, казалось, усиливался.

Над Глинищем изредка вспыхивали ракеты. Их яркий свет словно раздвигал тусклую небесную синеву.

Коршуков собрался идти в разведку. Чабановский не стал возражать — Коршукова не отговоришь. Остальные залегли в снег. Ждать пришлось долго. Казалось, Коршуков уже ни­когда не вернется. Идти ему навстречу было рискованно. Замерзшие руки уже едва держали оружие.

Наконец он пришел.

Опустился на заснеженную землю, схватил горсть снега, вытер лицо.

— Побили их,— хрипло сказал он,— говорят, человек тридцать. _

— Что они, с неба свалились?

— Говорят, лыжники прорвались, а из города подкреп­ление подкинули. Ну их и окружили... Немцев битых тоже много.

— Вот тебе и ответ на наш разговор,— напомнил Чаба­новский.— Что ж будем делать?

— Я так предполагаю, что лыжники — разведка, а глав­ные силы где-то километрах в двадцати отсюда. А может, и ближе. Надо идти навстречу.

Гулял по полю ветер, гнал сухой колючий снег. И на вемлю равнодушно глядела старая щербатая луна.

37

Ударные армии, выйдя на белорусское Поддвинье, поте­ряли наступательную силу. На лесных заснеженных дорогах застряли тылы. Нарушились снабжение и связь. Лыжные батальоны, разведка, конница, пехотные подразделения глу­боко вклинились во вражеский тыл, на многие километры оторвавшись от основных частей. А за их спиной еще дер­жались немецкие гарнизоны, с которыми велись жестокие кровопролитные бои.

Между тем немецкое командование стремилось остано­вить наступление советских войск хотя бы на главных ма­гистралях. Танковый корпус оседлал оба шоссе: на Смоленск и Сурож. Над советскими войсками, наступающими между этими дорогами, нависла угроза попасть в ловушку, и они медленно переходили к обороне.