Александр Осипенко - Огненный азимут

Еще до того как прилетел Ланге Людмила дважды приходила в город. Гражданские учреждения тогда только создавались. Город напоминал сожженный муравейник. Среди руин бродили какие-то люди. Женщины таскали из обгоревших подвалов узлы с вещами. Изредка катили дву­колки беженцы, измученные, черные от пыли... У городско­го рынка, на задворках, мужчины разбивали кайлами чер­но-бурую гору из соли. А на правом берегу в такой же го­ре, что все еще дымилась, откапывали махорку. И соль и махорка лежали, видимо, до войны на складе штабелями.

Людмила побывала на старой квартире, где жила пер­вые два года учебы в техникуме. Большой, на высоком фундаменте дом стоял под кручей глубокого оврага. С юж­ной стороны невдалеке от него, под горою, пролегала узенькая улочка, а на северной стороне размещался огород, который взбирался куда-то вверх, где стояла старая Благове­щенская церковь. Дом этот привлекал Людмилино внима­ние не только своим удачным расположением. В нем жила семья, которая не могла вызвать подозрения у немцев.

Лет за пять до войны горсовет отобрал у хозяев полови­ну дома, и это навсегда поссорило их о советской властью. Немолодая, дородная Василиса Егоровна вечно жаловалась Людмиле на человеческую несправедливость, а хозяин, вы­пив лишнюю стопку, ругал горсовет, начальство, "голо­дранцев", которые не заботятся о собственном пристанище, советские законы и их исполнителей. Людмила тогда отмал­чивалась. Знала: возражать бессмысленно. Бездетным скуп­цам ничего не докажешь. Порой она сочувствовала хозяйке, лишь бы та не приставала со своими бесконечными. жало­бами.

Людмила нравилась хозяйке, и та даже старалась сосва­тать ее за своего племянника.

Теперь Людмила радовалась тому, что когда-то, живя в этом доме, сдерживала себя, не перечила хозяйке, словно знала, что еще придется попросить у нее приюта.

Теперь весь дом принадлежал бывшим хозяевам. Как-то помолодевшая, радостно-возбужденная Василиса Егоров­на провела Людмилу по всем пяти комнатам, похвасталась мебелью, которую вместе с мужем натаскали из окрестных домов, привела в амбар, где в кулях лежала соль, а в ящи­ках пачки с махоркой. "Соль теперь, Людочка, на вес золо­та. Так было во время всех войн. Ну и на махорку любители найдутся. Мой, как ты, Людочка, знаешь, не курит".

Людмила охала, хвалила хозяйку за рачительность, ис­подтишка выпытывала, какие тут действуют учреждения и можно ли устроиться куда-нибудь на работу. Василиса Егоровна обещала помочь.

Но все это было не то, что требовалось. Счастье прива­дило неожиданно.

В тенистом Ленинском парке, куда Людмила случайно забрела — захотелось пройтись по знакомым аллеям,— она встретила Эрну Павловну Мюнцер, учительницу немецкого языка.

Эрна Павловна сидела у самой реки на скамеечке, чита­ла книгу. Тот же остренький носик потешно двигался по строчкам, то же пенсне со шнурочком и те же букли зави­тых волос. Все было так знакомо, что Людмила даже не успела решить, стоит ли подойти, как подошла, поздоро­валась.

— О, мой бог, Людмила... Откуда же ты, девочка моя?..

Это тоже был случай в счастливом звене закономерно­стей. Эрна Павловна любила Людмилу. Полюбила ее после одного неприятного происшествия.

Эрна Павловна никогда не вспоминала о Германии, где родилась и прожила до восемнадцати лет. Она была сенти­ментальна, однако, как все немцы, умела сдерживать свои чувства.

Что произошло тогда? Почему вдруг Эрна Павловна раз­волновалась, Людмила поняла немного позже.

В тот день, как обычно, студенты отвечали урок, Эрна Павловна злилась, потом начала переводить статью, самую обычную, нудную статью о каком-то городе, кажется Шве­рине. Ее почти никто не слушал — учить немецкий язык в техникуме считалось дурной привычкой. И вдруг легкий шум класса притих от возмущенного голоса Эрны Пав­ловны:

— О, мой бог, не знать, что город стоит на Шверинзее...

— А разве вы в нем бывали? — спросил кто-то из сту­дентов.— Расскажите нам о нем...

Студенты, понятно, не очень интересовались этим не­мецким городом. Просто хотелось отдохнуть. И Эрна Пав­ловна начала рассказывать о знакомом ей городе, о его окрестностях, о чистоте улиц и красоте скверов. Она говори­ла восторженно, с увлечением, даже сняла пенсне, будто оно мешало ее воспоминаниям. Остренький носик Эрны Пав­ловны покраснел, а глаза молодо поблескивали.

— Германия — самая культурная, самая могучая дер­жава на земле. О, немцы — умный народ. Они любят рабо­тать. Они бережливы. У них порядок. Боже, какой у нас порядок. Я никогда не видела на улице клочка бумаги. Мы с детства приучены к аккуратности. Утром откроешь дверь, а на крыльце стоит бидончик с молоком. В ящике лежит хлеб. Немцы не знают очереди... А розы, боже, какие розы были у фрау Эльзы. Она каждый год давала нам цо цветку, когда мы кончали учиться. Мне — белую с лимонной кай­мой. И я однажды подарила розу Гансу. Он сказал мне: "Эрна, ты самая, лучшая роза в доме старого Пауля Линдерберга".

Студенты заулыбались, кто-то, зажимая рукою рот, не мог удержаться от смеха — Эрна Павловна была похожа на одуванчик. Немка испуганно взглянула на класс, в ее гла­зах еще были слезы умиления, но глаза уже погасли, стали серыми и невыразительными.

— Я рассказываю вам про добрую старую Германию. Теперь там фашизм, и я не знаю, как там сейчас...

Почти все сидящие в классе громко расхохотались. А Эрна Павловна еще больше смутилась. Близоруко при­сматриваясь к студентам, она не могла понять, почему они хохочут. И, не выдержав, выбежала из класса.

Был конец тридцать седьмого года.

Людмила нашла Эрну Павловну в учительской. Она си­дела в углу и плакала. Людмила, как умела, успокаивала ее. С той поры Эрна Павловна и полюбила красивую бело­волосую девушку. У нее и научилась Люда немецкому языку.

И вот теперь они сидят рядом на скамейке, на крутом берегу реки. Вдали из-под воды торчали острые пики ледо­резов, а между ними в воде лежала взорванная мостовая ферма. Вода там пенилась, бурлила.

— Как я рада, Эрна Павловна, что увидела вас. Все эвакуировались, и никого знакомых не осталось,— сказала Людмила, действительно обрадованная встречей.

— Я тоже очень рада. Тебя разве не взяли на войну?

— Я недавно вернулась оттуда. С огромными трудностя­ми вернулась...

— О, война — это ужасно, Людмила... Я так боялась.

Она перекрестилась, будто снова переживала ужасы бомбежек и артиллерийского обстрела. "А про фронт не спросила",— отметила Людмила и, стараясь скрыть холодок неприязни, стала рассказывать об отступлении, о своих страданиях.

Эрна Павловна часто повторяла: "Бедная девочка, сколь­ко ты пережила", но своей помощи не предложила. Людми­ла собралась уходить.