Александр Осипенко - Огненный азимут

— Зачем ей говорить? Мы по-мужски все сами решили. Может, и по-мужски подружимся. Как ты на это смотришь?

Михась был согласен на все.

С того горького дня МИхася не покидало ощущение, что он попал в какую-то хитро расставленную западню. Что-то должно было произойти и не произошло. Неравная, странная дружба угнетала его. Но сапожник, казалось, забыл о том разговоре. Только пытливый, быстрый взгляд настороженных глаз говорил о том, что ничего не забылось.

Несколько дней Михась ходил как очумелый. И когда наконец успокоился, сапожник снова обратился к нему с просьбой.

Произошло это под вечер. Они пилили дрова. К закату небо прояснилось, мороз крепчал, холодный пронизывающий ветер обжигал голые руки. Работали молча, не разгибая спины, чтобы согреться. Михась думал, как он сегодня пой­дет к Антонине, как они будут сидеть обнявшись, и вдруг почувствовал, что теперь им не о чем говорить.

Сапожник, словно угадав его мысли, спросил:

— Может, Миша, сослужишь мне одну службу? По ста­рой дружбе. Товар мне нужен, а в город идти некогда.

— Что же, схожу, — ответил Михась,

— Тут, понимаешь, закавыка одна есть. Товар, сам пони­маешь, краденый. А вдруг немцы поймают?

Михась задумался. То, что сапожник оказался обычным вором, его обрадовало. Бояться его не стоит. Парня до сих пор беспокоила одна мысль: сапожник работает на немцев и если на Михася не доносит, значит, имеет какое-то другое задание.

Михась подумал, что один раз службу сапожнику он со­служит, как говорится, баш на баш — услуга за услугу.

— Надо, чтоб не поймали, — ответил он.

— Это лучше всего...

Разговор оборвался, хотя Михасю не терпелось поскорей узнать, к кому надо идти за товаром и почему сапожник отправляет именно его.

Раньше ведь он ходил сам.

— Может, перекурим? — спросил сапожник и, не ожи­дая согласия Ланкевича, сел на колоду.

Он подал Михасю сигарету и, держа в горсти слабый огонек спички, дал прикурить.

— А где же теперь Тышкевич? — спросил он.

Михась чуть не отшатнулся от услужливо протянутых рук... "Это уж материна работа, — мелькнула мысль. — Хо­рошо, что она большего не знает".

Прикурив, Михась поднял голову. Сапожник прикуривал сам с безразличным выражением на лице, словно не он, а кто-то другой задал коварный вопрос.

— Бы про Ивана Анисимовича? Говорил, что за фронт пойдет. А почему вы спросили? — Он старался быть спокой­ным, и это ему, вероятно, удавалось.

— Мать говорила, что он хороший человек... Ну, давай еще поработаем.

Назавтра Михась пошел в город. Сапожник долго, терпе­ливо объяснял, где найти его друга, что ему передать. Поче­му-то заставил повторить, что он должен сказать, и только тогда вытащил пачку немецких марок.

— Купишь, хлопец, сигарет, а если спирта расстараешь­ся — совсем хорошо. Сапожники, брат, любят выпить, — под­мигнул постоялец.

Город показался Михасю более людным, чем тогда, когда ездил с Делендиком на совещание. На каждом шагу попада­лись немцы. Только они, казалось, никуда не спешили, штатские же ходили быстро и почему-то поминутно озирались. На Михася никто не обратил внимания.

Сапожника, к которому Михась шел за товаром, нашел сразу. Кое-как слепленная из досок и ржавых листов же­леза маленькая будочка втиснулась между руинами на пере­крестке двух улиц и узенького, загроможденного кирпичом переулка.

Невысокий, неприметный человечек с очками на лбу без­участно взглянул на Михася и почему-то сдвинул очки на нос.

— Что скажете, молодой человек?

Михась смутился: было неловко сразу начинать разговор о хроме, подошвах, стельках. Но, помня наказ квартиранта, осмелился:

— Карл Эрнестович, ваш знакомый, просил узнать отно­сительно хрома. Может, достали? Он очень ждет, потому что у него много работы.

Сапожник вскинул очки на лоб, недоуменно уставился на Михася, как баран на новые ворота. Михасю показалось, что он все перепутал и что попал к кому-то другому, кото­рый ничего не знает о Карле Эрнестовиче.

— Значит, от Карла Эрнестовича? Как он там, старый хрыч, поживает? Платить мне не собирался?

Все происходило так, как говорил Карл Эрнестович. Ми­хасю стала нравиться эта игра в таинственность. Он забыл даже, что это обычная махинация. Казалось, совершается что-то возвышенное, героическое.

— Говорил, что через три дня заплатит.

— Ты, парень, зайди через полчасика, а я тем временем товар подготовлю. Сходи на базар, по улицам разгуливать опасно: облавы бывают.

Через полчаса, купив сигарет и спирта, Михась вернулся в тесную будку сапожника. На высокой скамейке сидел до­родный офицер в фуражке с высокой тульей и курил сига­рету. Сапожник проворно чистил ему сапоги.

— Еще не готово, — зло пробормотал он. — Погуляй ми­нут пятнадцать. Прошу, господин офицер, другую ногу. Бо­же, какой товар на ваших сапогах!..

Сапожник причмокнул языком. Заметив, что Михась все еще стоит, разозлился:

— Чего торчишь! Сказал — сделаю, так сделаю. Господ офицеров мы обслуживаем вне очереди.

Михась обиделся. Подумаешь, офицеры! Мог бы сказать поприветливей...

Подождал на улице, пока офицеру чистили сапоги. Воз­вращаться в будку не хотелось. "Иду сюда в последний раз", — думал он, стоя под холодным пронзительным вет­ром. Офицер вскоре вышел. Медленно прошел мимо Михася, смерив его пристальным взглядом, и, как показалось Ми­хасю, презрительно усмехнулся.

Сапожник встретил его обрадованно:

— Молодец! Я боялся, что ты с порога ляпнешь о това­ре. — Он достал из-под сиденья сверток, перевязанный шпа­гатом. — Передашь его Карлу и скажи, чтобы поскорей при­сылал плату, а то наш снабженец разозлится и уедет. А вот эти три сигары — мой подарок. Передай их обязательно и, чего доброго, не выкури по дороге, — он погрозил пальцем, заулыбался. Было непонятно, шутит сапожник или преду­преждает всерьез. Если всерьез, то следует обидеться — Ми­хась на чужое не жаден. — Ну ладно, жду тебя через четыре дня. Передай привет, скажи, что я чувствую себя хорошо, — доктор говорит, что тревожиться уже нечего.

Он долго, как старый друг, жал руку. Михась, обласкан­ный его словами, пожатием руки и дружеским взглядом, шел домой по-детски обрадованным. Что ни говори, а таин­ственность увлекла его, хотя она и похожа на какую-то смешную игру.

На окраине города, перед Дюндевским полем, Михася обогнали две машины. Он испуганно шарахнулся с дороги: в кузовах было полно женщин и детей, а у бортов торчали полевые жандармы в зеленых мундирах с автоматами наго­тове. Машины пронеслись как вихрь, оставив в ушах Миха­ся немой крик. Ему казалось, что из кузова кто-то с отчая­нием закричал: "Прощайте!", и Михась понял все. Он стоял в грязи, не в силах идти дальше, боясь увидеть, как будут расстреливать людей, опасаясь, что и его схватят и тоже убьют.