Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

— Это уж другая крайность, Дементий Яковлевич. У вас наболело, понимаю. Но ведь вам еще жить и жить, долго и хорошо жить. Иначе... Иначе, зачем столько жертв, столько страданий испытал наш народ?

— Знаю. Но не так-то легко преодолеть себя.

На другой день вечером, вернувшись из правления на квартиру, Оленин сказал деду Верблюжатнику:

— Так что за продуктами больше не ходите, питаться у вас не буду.

— Что это? Аль бабка стряпней не угодила?

— Не в стряпне дело. Вчера на правлении шумели, что я колхоз объедаю... Семьдесят литров молока, двадцать четыре кило мяса...

— Да кто ж там такой бессовестный?.. Уж не Паранька ли Филиппова? Ей-то чего надо? Не ее, чать, едите — колхозное! — восклицала бабка с возмущением.

— Не визгай, старая! Харчи по закону, по документам получали. Председателю, видать, жалко, что старики возле него кормятся. Ну, что ж, Петрович, тебе виднее... Коли так, слухай, что брешет Параня, а сам ходи голодный. Ну, что ж, вольному — воля, спасенному — рай. Только и нам нету никакого расчету держать квартиранта без харчей… Ты уж не обижайся, Петрович.

Дед вздохнул и развел жилистые, словно веревками перемотанные, руки.

Ничего не ответил Оленин, подошел к кровати, собрал в узел постель. На душе мерзко. Казалось, возвращается недавнее прошлое. От всех этих разговоров несло мелочной корыстью. Крутая Вязовка! Маленький клочок степи, а какой холодный, неуютный!

Потрогал руками одну, другую вещь, начал собираться: медленно, точно новобранец на войну, сгорбив плечи под тяжестью котомки. Куда идти? Где найти место, чтобы не было никаких дрязг?

Бабка тронула его за рукав.

— Куда ты в ночь-то? Погодь, посиди со старухой, поговорим в разговоры... Может, и сговоримся еще...

Он покачал головой.

— Да не сердись. Ух, какой сердитый! Дед калякнул, а ты и загомозился...

Верблюжатник молчал, кряхтел за стенкой. Оленин взял чемодан, узел, пошел к выходу. Бабка засеменила перед ним, толкнула услужливо дверь. Дверь не отворилась. Бабка толкнула вторично, охнула испуганно.

— Иди-ко, дед, скорее! Нас заперли на чепь.

Поддерживая рукой то и дело сползающие подштанники, дед подергал дверь, насупился. Да, снаружи была наброшена цепь. Не выйдешь.

— Свят, свят, господь! Никак ворюги в хлев забрались! Заперли нас, чтоб не мешали... Ой, пропадут мои свинки, спаси вас Христос!.. — запричитала бабка Глаша.

Оленин поставил чемодан на пол, решил выбраться через окно, посмотреть, что там творится, но дед схватил его за руку.

— Ты куда? Чтоб ножом пырнули? Не пущу!

— Ну, это мы еще посмотрим, насчет пырнуть...

— Богом тебя просим, не выходи. Ты ведь отчаянный, тебе что? Уйдешь и был таков, а нас спалят. По злобе спалят. Ей-богу! Аль не бывало? Пропадем тогда со старухой.

Оленин бросил в сердцах постель обратно. «Вот попался, как мышонок в мышеловку!..» Лег, не раздеваясь. Не хотелось обижать стариков. А вдруг на самом деле правда то, о чем бормочет перепуганный дед? Чем черт не шутит!.. Лежал, спал и не спал, больше прислушивался. Все же за полночь усталость взяла свое.

Приснился почему-то фронт, то, о чем он и не думал и что давно уже не снилось. Всю ночь, казалось, размеренно бухали выстрелы. Только утром он наконец сообразил, что это сердце его стучит...

Вопреки опасениям Верблюжатника, в тут ночь свинки его остались в целости, зато из колхозного зерносклада было похищено двадцать мешков сортового зерна. Оленин вышел из себя. Позвонил в милицию, к Трындову. Из райкома ответили, что секретарь в поездке по колхозам района. Не завтра-послезавтра и к ним заедет.

Но Трындов не появился ни завтра, ни послезавтра, ни на третий день.

Съехав с квартиры деда Верблюжатника, Оленин устроился в своем кабинете-купе. Для отдыха — старый диван, похожий на корыто дли рубки капусты под закваску...

По утрам умывался у колодца, кипятил на электроплитке чай и, включив радиоприемник, слушал, что делается в мире. Но кончался день, шумная колхозная бухгалтерия пустела. Сиди одни, слушай унылый ветер за окном. Ни кино, ни самодеятельности, даже танцев нет. Где молодежь? Что делает вечерами? Почему никого не видно? В какие углы забивается?

Заговорил об этом с Радием. Тот маячил в дверях, ожидая, когда Оленин прочтет и подпишет документы на запчасти к машинам...

— Собственно, меня это мало интересует, — отвечал безразлично Радий. — Зимой у меня времени в обрез, едва хватает на выполнение контрольных работ для института. А другим действительно пойти некуда. Клуб где-то еще в проекте, добраться по нашим дорогам до райцентра — амфибию подавай! Помню, прошлую зиму собирались у одних тут... Изба большая. Теперь он дочку замуж выдал и не разрешает, говорит, грязь только носите, плюете, да еще стенки исчеркали нецензурными словами... Комсомольцев у нас маловато, застрельщиков.

— Ерунда! — перебил его Оленин и вызвал Порогину.

Спросил, почему за три с лишним месяца как он здесь, ни разу не было кино? Почему никто не следит за тем, чтобы картины привозили регулярно? Это же черт знает что! На фронте, бывало, в разруху страшенную и то каждую неделю смотрели кино.

— Что верно, то верно, Леонид Петрович. С кино у нас, можно сказать, дело швах... Планируют нам картины только по животноводству да по агрохимии. Комедий или там еще чего не дают: нет у нас кинобудки. Опять же обидели нас с библиотекой: единицу сняли...

— Какую такую единицу? — спросил с тоской Оленин.

— Библиотекаря.

— А книги где?

— В шкафу были, да, видать, растащили...

— А шкаф?

— Чесноков унес, бумагами бухгалтерскими набил. Зачем, говорит, ему пустовать?

— Логично... — усмехнулся Оленин. Без интереса дослушал «объективные причины».

Удивляться особенно не приходится: до культурно-массовой ли работы Крутой Вязовке! О душе думает сытый, голодный — о хлебе. Но все же необходимо что-то делать! Не хлебом единым жни человек... Сказал:

— Завтра в город едет полуторка получать запчасти. Отправляйтесь с ней и вы. Зайдите в обком, свяжитесь со всеми организациями, добейтесь, чтоб нам присылали кинопередвижку с художественными фильмами, лекторов, концертные бригады из филармонии.

— А деньги, Леонид Петрович? Чем платить артистам? На общественных началах они не очень-то... А ежели пришлют, то такое, что в другой раз не захочешь.

Зазвонил телефон. Оленин снял трубку. Из райкома требовали сводку. Он взял заранее заготовленную бумажку, принялся читать какие-то цифры. Порогина ушла готовиться к отъезду. Радий остался стоять у двери в ожидании все тех же документов на запчасти. Передав сводку, Оленин поинтересовался, где же все-таки секретарь райкома. Который день ждем его! И получил старый ответ: неизвестно.