Николай Евдокимов - Конец ночи

И Ольга пошла.

Было ровно десять, когда они подошли к ресторану. Ольга еще издали заметила двух военных, пританцовывающих на безлюдной улице. Ей сразу стало жарко от стыда. Но уходить было поздно.

Вера познакомила ее с офицерами. Ольга машинально протянула руку, машинально поднялась за всеми по лестнице в вестибюль и разделась. Она ни разу не подняла глаз — видела только ярко начищенные сапоги своих спутников с налипшим на носках снегом, ковровую дорожку на полу и заискивающие руки гардеробщика. Она вся съежилась, входя в зал, — ей казалось, что множество людей смотрят на нее одну, разглядывают ее, видят красные, потрескавшиеся от мороза пальцы.

Только тогда, когда сели за стол, когда официант взял заказ, Ольга наконец решилась поднять глаза. Из-под полуприкрытых век она разглядывала офицеров.

Один из них, старший лейтенант, внимание которого целиком поглотила бойкая Вера, не понравился Ольге. Его самоуверенные пухлые губы лоснились. Вера грозила ему пальчиком и смеялась.

Другой — лейтенант, чей взгляд все время чувствовала на себе Ольга, — был изящнее, интеллигентнее и скромнее своего приятеля. У него были длинные красивые пальцы, розовое, здоровое лицо с черными глазами и русые курчавые волосы. Ольге не понравилось только, что носил он усы — черный хохолок на верхней губе. Они были похожи на маленькую жесткую щетку и рассмешили Ольгу. Она засмеялась и сразу почувствовала себя легче.

А через час, когда она выпила две рюмки вина, ей нравился и старший лейтенант, и официант, и ресторан. Никогда прежде Ольга не бывала в ресторанах, и дешевое убранство большого зала показалось ей роскошным. Было приятно видеть, как услужливо вертится вокруг столика официант, чувствовать настойчивый взгляд лейтенанта, потягивать сладковатое вино. На столе стояло много закусок, и Ольга ничего не могла поделать с собой — она ела, ела без конца. Она знала, что это не очень прилично — так есть, но утешала себя мыслью, что Вера тоже не робеет.

С усатым лейтенантом Ольга освоилась окончательно и уже запросто называла его Арсением. Она громко смеялась над анекдотами, которых он знал, видимо, неисчислимое количество. Ей было весело, хорошо, и она не жалела, что пришла сюда.

Старший лейтенант давно придвинулся почти вплотную к Вере. Он разговаривал с нею вполголоса и почему-то все время держал под столом руки. «Ну-ну!» — вдруг громко и строго сказала Вера и отодвинулась.

Только сейчас Ольга заметила, что Арсений тоже сидит очень близко от нее, а рука его лежит на спинке ее кресла.

— Ой, ты вся разлохматилась, Оленька, — сказала Вера, — и я тоже. Ну-ка, пойдем, приведем себя в порядок. Мы сейчас. — Она улыбнулась старшему лейтенанту и, взяв Ольгу за руку, пошла из зала.

Как только они вышли в вестибюль, Вера сразу засуетилась, быстро сунула гардеробщику номерок, накинула пальто и, торопя Ольгу, выскочила из ресторана. Они пробежали один квартал, другой, свернули в переулок и наконец, задыхаясь, остановились во дворе какого-то дома.

— Зачем ты это сделала? — спросила Ольга. Она была возмущена.

— Дура, — ответила Вера, — ты думаешь, этот ужин тебе задаром обошелся бы? Он всю меня затискал, дурак…

Однако Ольге все же суждено было расплатиться за этот веселый ужин. Дней через десять она случайно встретила усатого лейтенанта на улице. Он не упрекнул ее, даже не напомнил о том, что случилось в ресторане, и показался веселым, очень добрым, милым. Он проводил ее до общежития и с этих пор стал часто наведываться в гости, обворожив всех Ольгиных подруг. По вечерам Ольга гуляла с лейтенантом по городу, ходила в театр, кино.

Однажды они шли по безлюдной заснеженной улице, словно туманом, окутанной лунным светом. Ольга замерзла, остановилась, чтобы растереть щеки, иссушенные холодом. Арсений отвел ее руки и осторожно сам стал тереть ей лицо. Она улыбалась, закрыв глаза: было приятно чувствовать бережное, нежное прикосновение его ладоней. А потом он поцеловал ее в губы. Ольга не испытала ничего, только испуг, удивление, но приняла это как неизбежное. Ей почему-то стало грустно, и она поспешила уйти в общежитие.

С того дня они целовались всюду — в темных дворах, в парке, прислонившись к дереву, в парадных, на лестницах. Они искали уединения, тишины. Каждый шорох, хруст шагов по снегу, скрип дверей пугали их. Они замирали, слыша смятенный стук собственных сердец, будто надвигалась на них грозная опасность. Ольга целоваться не умела. Она покорно подставляла Арсению полураскрытые губы, но не отвечала ему. Ей нравилось ощущать теплоту его дыхания, пахнущего только что выкуренной папиросой, силу рук его, сжимающих ее плечи.

Все, что она испытывала в те дни, было ново, волнующе, неожиданно. Каждая встреча с Арсением словно приоткрывала завесу чего-то таинственного, неизведанного, пробуждая Ольгино любопытство: «А что будет дальше? Что дальше?»

Как-то он затащил ее к себе, в неуютную, пустую комнату, которую снимал в центре города. В комнате кисло пахло застоявшимся табачным дымом, сапожным кремом. На подоконнике в пыльной тарелке лежала засохшая, ржавая селедка.

Арсений вытащил из-под кровати бутылку вина, раскрыл консервы, но Ольга не притронулась ни к вину, ни к консервам. Ей было тревожно, зябко. Она сидела, накинув на плечи пальто, смотрела в затканное морозом, словно серебристой паутиной, окно.

Арсений сбросил с нее пальто, стал целовать шею, руки, плечи. Ольга слабо отстранилась. Она почувствовала, как он дотронулся до ее коленки, и вскочила:

— Я пойду…

Но он снова обнял ее, усадил на кровать и что-то торопливо, бессвязно зашептал.

— Ольга, Олюшка, — наконец откуда-то издалека услышала она, — я люблю тебя… А ты… ты любишь меня?

Вот она и дождалась этого слова. Но почему ей так зябко, почему не взволновало оно ее, как волнует, когда читаешь это слово в книгах? И ничего не изменилось. По-прежнему стучит будильник на книжной полке, по-прежнему откуда-то издалека доносится звон посуды, слышны чьи-то шаги и пахнет сапожным кремом. «А ты… ты любишь меня?» Откуда она знает, что такое любовь? Ей хорошо с ним, просто он нравится ей…

— Наверно, люблю, — ответила она и задумчиво погладила его по голове.

А он обнимал ее, целовал, и руки его совершали неистовый танец по ее телу. Ольга вздрагивала, натягивала на колени платье и шептала:

— Не надо, не надо…

Но наконец она покорилась ему. Не из желания, а скорее из любопытства и оттого, что так, наверно, должно быть.

То, что произошло в этот вечер, было унизительно, гадко Оскорбленная Ольга проплакала всю ночь, лежа на жесткой кровати в общежитии. Она со стыдом вспоминала мать и молила у нее прощения, уткнув лицо в подушку. Может быть, никогда она не чувствовала своего одиночества с такой болью, как сейчас. В целом мире она одна и никто не поймет ее, никто. Отец! Что ты сделал такое, отчего ты не здесь, не рядом, а где-то там, о чем и подумать страшно? Ты был добрым, ласковым, умным, ты мог бы помочь сейчас. Что же ты сделал, отец?..