Вячеслав Королев - В лесах Карелии

— Это начальник наш, товарищ Ковалев. Рассказывай все как есть, — проговорил Гутцайт.

— Ковалев... — без всякого смущения повторил тракторист. — Вас-то, Леонид Ефимович, я знаю, а их еще не видел. Что ж, давайте поговорим.

Он снял с головы кепку, вытер ею с лица пот, снова натянул на свои кудри и громким, уверенным голосом проговорил:

— Я, товарищ Ковалев, не только работу на трелевочном тракторе по двенадцать часов считаю неправильной, но и по восемь часов ночью трелевать лес — не дело. Вот как я считаю. — И он потупился, начал ковырять землю носком сапога, словно там хотел найти оправдание высказанной мысли. Все молча зашевелились, задвигались, плотным кольцом обступили тракториста.

Ковалев нахмурился.

— Подождите, подождите, — обратился он ко всем, слегка подняв руку, — дайте ему договорить.

Тракторист перестал ковырять землю сапогом, снова снял с головы кепку и завертел ее в руках.

— Товарищ Ковалев, ведь это, — он широким жестом обвел окружающую лесную чащобу, — не поле. В поле и то двухсменная работа по двенадцать часов тяжела. Поэтому почти не применяется. А здесь? Трактор ползет с пня на камень, с камня в болотину, с болотины обратно на скалу... И не пустой же он ползет, он на себе воз деревьев тащит. Трактор, бывает, не выдерживает, а он железный. А в кабине что — железка сидит? — Тракторист помолчал, обдумывая еще что-то. — Трелевал я несколько ночей по двенадцать часов. Здоровый я, выносливый. Но я вам скажу, товарищ Ковалев: это хуже каторги. Зачем же это теперь нужно, неужели мы без этого не можем?

Если бы такой вопрос задали Ковалеву года четыре тому назад, до несчастного случая, до аварии на узкоколейке, он ответил бы трактористу так, что тот надолго запомнил бы ответ начальника карельских лесозаготовителей. Говорить Ковалев умел. Но сейчас он был уже не тем человеком. И перед ним стоял не просто тракторист. Стоял человек. И этот человек рассуждал правильно. Велик ли смысл жизни человеческой, если ты после рабочей смены способен только уснуть мертвецким сном? Ну, год можно так прожить, ну, пять — если нужда заставила. Как война, например.

Уже во многих местах Ковалев отменил двенадцатичасовой рабочий день, кое-где была отменена и двухсменная трелевка тракторами. Всегда смотрел, нельзя ли справиться с планом без крайних мер. И к беседе с трактористом был внутренне давно готов. Вернувшись из лесу, он в первую очередь занялся бы подсчетом, не может ли лесопункт выполнять план, работая в одну смену по восемь часов.

— Ну что ж, — наконец глухо заговорил Ковалев. — Ты, Иван... как тебя по батюшке?

— Никифорович...

— Ты, Иван Никифорович, человек самостоятельный, это хорошо. Разговор получился нужный. За совет спасибо... А лодырем тебя неправильно называют. Будь здоров. — И Ковалев крепко пожал руку тракториста.

Когда отошли немного дальше, Гутцайт негромко спросил у Ковалева:

— Я ничего не понял, Сергей Иванович. Вы повсеместно отменяете двухсменную работу тракторов?

— А тебе сколько раз было сказано, что применять ее можно только в экстраординарных случаях, когда для выполнения плана нет других возможностей?

Гутцайт поднял плечи, покачал головой и тихим голосом глубокомысленно проговорил:

— Да-а, меняются времена... меняются люди.

Обошли еще несколько бригад. Настроение у рабочих было неплохое, жалоб немного. В обеденный перерыв они появились в бригаде Чистикова. Костя сидел на толстой сосне, ел хлеб с вареным мясом и запивал чаем из термоса. Когда Ковалев с товарищами подошел совсем близко, Костя, не торопясь, отложил обед в сторону и сделал несколько шагов навстречу. В следующий момент они молча обнялись и застыли. О чем думали они? Наверное, о довоенной жизни и молодости, о тяжелой войне, обо всем, что посеребрило их головы и ссутулило...

Потом они разжали объятия, посмотрели внимательно друг на друга, крепко расцеловались и сели на сосну.

— Ну, рассказывай, — первым заговорил Ковалев.

— О чем рассказывать?.. полувопросительно, с печальной улыбкой проговорил Чистиков. — Когда под Пергубой какой-то дурак всадил мне пулю в левую ягодицу, пролежал я несколько дней в Пиндушах, в медсанбате. Пулю вытащили, а меня сунули в армейский госпиталь. Продержали недолго. Попал в семьдесят первую дивизию. Там и воевал все время, пока Киев не стали брать. Тут меня шарахнуло по всем правилам. Снаряд почти рядом разорвался. Видно, счастливым я родился, Сергей Иванович. Костей не повредило, но контузило так, что в себя пришел через две недели с лишком. И пошел я по госпиталям кататься. Люди Берлин взяли, а я все валяюсь. Ну, а потом вернулся в Карелию и — сюда.

— А почему именно в этот леспромхоз, в глухомань забрался?

— Видишь, Сергей Иванович, не хочется с места на место переезжать, уже стареем. А здесь лесу, говорят, лет на пятьдесят. Мне бы и не надо столько, да сына хотел по лесному делу пустить.

— У тебя вроде двое было? Где они?

— Оба в Петрозаводске, учатся. Да не вышло, чего хотелось. Дочь уже замужем, за тамошнего вышла, а сын... — и он махнул рукой.

— Что, плохо?

— Какие-то они нынче непонятные... Или мы состарились, их не понимаем... Не будет, кажется, из моего никакого толку.

— А сам как, жена?

— Жена, как всегда, дома хозяйничает. А сам... видишь, как: лес валю бензопилой, бригадирствую...

— Не тяжело? Контузия не сказывается?

Костя засмеялся.

— Что ты, Сергей Иванович, какая тяжесть на этой пиле после лучковки! Подошел к дереву, жжик — и готово. Я же лучком в оба конца резал, не забыл небось?

— Ну, а бригада как?

Костя сразу сделался серьезным.

— Вот насчет бригады, Сергей Иванович, нам с тобой надо поговорить. Я даже писать тебе собрался, да писака-то я, сам знаешь, какой...

— А что насчет бригады?

— Неладно у тебя получается...

— У меня или у тебя? — перебил Чистякова Ковалев.

— У тебя, Сергей Иванович.

Все присутствующие с интересом уставились на лесоруба. А он продолжал:

— Насоздавали вы везде комсомольско-молодежных бригад. И у нас их несколько. Дело это хорошее, у ребят и силы и задора хоть отбавляй. Рады горы своротить. А вот дальше вы там у себя в городе недодумали... Кто этих ребят делу научит? — Чистиков помолчал, потом ласково посмотрел на Ковалева, спросил: — Куришь по-прежнему?

— Курю, — доставая пачку «Казбека», ответил Ковалев.

— Давай твоих, они лучше. Так я говорю: кто эту молодежь практически научит? А без этого нельзя, производительности не будет.

— Что предлагаешь?

— Подожди, не торопись. — Он глубоко затянулся, с видимым удовольствием осмотрел папиросу. — В моей бригаде один молодняк работает. Замечательные ребята. А не получалось у них ничего. Одно название «комсомольско-молодежная», а работали хуже всякой обыкновенной бригады. Вот я и попросился у начальства к ним в бригадиры. Начальник с парторгом меня сразу поняли, спасибо. Вот и работаем теперь. У ребят сила и желание, у меня — опыт.