Вячеслав Королев - В лесах Карелии

— Прошу не оскорблять, — так же спокойно, но веско отпарировал директор.

— Ничего, найдем... — и Ковалев вышел в бухгалтерию. Там он отобрал десять лицевых счетов рабочих, проживающих в центральном поселке, и приказал десяти служащим леспромхоза оставить работу и явиться в кабинет директора.

— Вот что, товарищи, — обратился он к ним, — здесь лицевые счета десяти рабочих. Я вам зачитаю фамилии, а вы обязаны будете в течение пятнадцати минут привести их ко мне сюда. Если надо — бегите бегом, через час я должен уехать, иначе пароходы здесь зазимуют. Все понятно?

Спустя четверть часа почти все вызванные были в кабинете директора. Первой, к кому обратился Ковалев, была женщина лет тридцати пяти, худая, невысокая.

— Сколько вы получили денег в последнюю получку?

— На руки?

Женщина назвала цифру. Ковалев посмотрел по лицевому счету и по ведомости на выдачу зарплаты. Цифры совпали.

— За что же выплачены эти деньги?

— Кузьма, наш печник, перекладывал печи в детском садике, так мы с Серафимой кирпичи подносили, глину мяли... Что велено, то и делали.

Ковалев показал Полещуку лицевой счет. Там значилось, что сумма выплачена за трелевку древесины. Полещук молча отодвинул от себя счет.

— А на трелевке леса вы не работали? — спросил женщину Ковалев.

— Работала, как же не работать. Весной трелевала на лошади, да потом врачи запретили, в груди у меня что-то теснит.

Еще у трех человек оказалась такая же картина: люди были заняты на вспомогательных работах, а в лицевых счетах у них значилось, что они заготовляли, трелевали или возили лес.

— А нет ли среди вас таких, которые сами не знают, за что им деньги начислили? — обратился Ковалев к рабочим. Вперед вышла широкоплечая круглолицая женщина лет сорока, лицо обветренное и не по-женски широкие кисти рук.

— А вы кем будете, дорогой товарищ? — обратилась она к Ковалеву.

Ковалев назвал себя и коротко объяснил цель приезда.

— Собрание бы надо, — веско заявила женщина, — что ж вы нас, несколько человек, втихомолку допрашиваете.

Ковалев разъяснил, почему не может провести собрание, и поделился своими сомнениями. Дирекция леспромхоза, чтобы совпали статистические и бухгалтерские данные, выплачивает деньги, заработанные на вспомогательных работах, как за заготовку, трелевку и вывозку древесины. Не исключена, сказал он, выплата денег за вообще не выполненные работы.

— А он что же, не хочет вам честно рассказать? — ткнула женщина в сторону директора пальцем.

— Он говорит, леспромхоз и в самом деле каждый день по семьсот кубометров возит.

Рабочие зашумели. Некоторые, в том числе стоящая впереди женщина, рассмеялись.

— Летом были дни, — заговорила она, — действительно возили по четыреста кубометров, хорошо работали. А теперь... — она махнула рукой, — теперь никто ничего не делает, живем — с боку на бок на нарах кантуемся, а деньги платят аккуратно, даже больше, чем летом. Спрашиваем — за что? Говорят, так надо, начальству виднее. К нам теперь и мастера не заходят, поговорить не с кем, живем, как кроты.

Она вплотную подошла к Ковалеву и, наклонившись к нему, с болью в голосе негромко проговорила:

— Разберитесь вы в нашем хозяйстве, товарищ, неладно мы живем, совсем неладно. От незаработанных денег люди осатанели, облик человеческий терять стали. Ты посмотри, что в самой конторе делается. Ты думаешь, почему там темно, свету и сейчас нет? Ведь в нижний этаж конторы как в нужник ходят. Господи, — всплеснула она руками, — словно светопреставления ждем. Да где ж это в России видано?

Ковалев встал, поблагодарил рабочих, пожал всем руки и пообещал навести порядок в леспромхозе, как закончится ледостав.

— Теперь скажешь всю правду? — резко обратился он к Полещуку.

— Мне нечего говорить. Любой разумный человек будет верить бухгалтерским документам, а не каким-то бабьим сказкам.

— Так черт же с тобой! — закричал Ковалев. — Сиди в тюрьме, может, там ума наберешься. Сволочь ты последняя, а не директор, и нам говорить с тобой больше не о чем.

Двое суток пробивался Ковалев из Валдая до Сегежи, все это время думал о Полещуке и души его не раскусил.

Ревизия, посланная в Валдай, когда установился санный путь, полностью раскрыла аферу Полещука. На суде он сказал, что пошел на приписки, желая «выйти в люди» после идельского дела. Надеялся, что за всю зиму в Валдай не приедет кто-либо, способный разобраться в его махинациях, а летом можно будет спрятать «концы в воду» при сплаве леса. Считает, что в одном ошибся: не думал, что найдется хоть один рабочий, кому даровые деньги придутся не по душе...

Присудили Полещука к пяти годам, главбуха — к восьми. Главному инженеру, молодому парню, только что отозванному из партизан, где он себя блестяще проявил, дали три года условно.

Ковалев с женой и ребенком занимал маленькую комнату в нижнем этаже деревянного дома на Сорокском острове в Беломорске. Во втором этаже дома было общежитие «холостяков» — работников Наркомлеса, семьи которых находились в эвакуации.

В воскресенье, прослушав по радио сводку Совинформбюро, Ковалев уселся перед небольшим зеркальцем и начал старательно бриться. Через пару минут жена укоризненно заметила:

— Ну нельзя же так! Опять у тебя слезы на глазах. Неужели трудно наточить лезвие, чтобы эта процедура была не так мучительна?

— Сто раз уже точил его о стакан, больше не точится. Вот... слышала сводку Совинформбюро?

— При чем тут сводка?

— Если такими темпами и дальше фрицев погонят, скоро будем бриться новыми лезвиями!

— Ну а пока брейся, пожалуйста, так, чтобы твоих страданий никто не видел.

Ковалев прекращает бриться, некоторое время бездумно смотрит на свое отражение в зеркале, потом решительно стирает с лица мыльную пену.

— Пойду наверх. У Михаила Петровича Медведева опасная бритва, золингеровская, ее даже точить почти не приходится — такая сталь. Даст побриться.

Наверху, в комнате, где жили двенадцать человек, пахло плохим табаком и спиртным. По древесному углю и кусочкам материи, разбросанным по столу, Ковалев догадался: «Денатурат, черти, пили!» В углу за печкой-голландкой человек восемь, кто стоя, кто сидя на кровати, о чем-то шумно спорили. Попросив у Медведева бритву, Ковалев спросил:

— О чем они там?

— О чем попало. Можно ли вести серьезный разговор после стакана этой пакости?

— Очищают-то ее хорошо?

— Какое хорошо! Пропустят один раз через толченый уголь — и пьют. Смотреть противно.

Ковалев подошел к спорщикам.

— Чепуха все это! — громче других кричал крепко подвыпивший начфин Громогласов. — Были бедняки, середняки и кулаки. И все! А подкулачников-твердозаданцев вы сейчас выдумали. Дали бы вам еще по стакану, появились бы какие-нибудь подсреднячники.